— Мне все равно, даже если не забудет.
— Тем лучше. Но вы обе убедили меня, что пора возвращаться к жизни. Уж если Кэрол пришла к выводу, что я встану на ноги, то так оно и есть.
— Я тебе говорила это еще полгода назад.
— Да… Но я хочу, чтоб ты знала: в любых ситуациях, как я и говорил тогда, в Москве, ты всегда будешь со мной.
— Ты говорил немного о другом. Но пусть так. Я тебе верю, и незачем это повторять.
Он заколебался.
— Повод есть, Анна, для таких разговоров… Ты полетишь в Россию за дочерью?
— Да, Кейт.
— Будь там поосторожней, — сказал он, и они замолчали, хотя Анна понимала, что Кейт хотел еще что-то сказать, и она, кажется, знала, что именно.
— Я вернусь.
— Да, конечно… На всякий случай не забывай, что в Москве у Джима Лоренса недавно начал работать филиал фирмы. И если…
— Я помню, Кейт.
Он достал из футляра бинокль, повертел его в руках, но всматриваться в горизонт не стал, спросил негромко:
— Ты помнишь тот день, когда ты улетала в Америку? То, что происходило тогда, и что я сказал…
— Да… Я все помню.
2
Милиционер распахнул перед Аней тугие двери, улыбнулся, и она вышла наружу, не ответив на прощальный жест охранника.
Минут через пять Аня обнаружила, что медленно идет по тротуару. «Что же, собственно говоря, происходит в данный момент?» — думала она. Август месяц. Солнечно и тепло. 1991 год. Она в джинсах, кроссовках и тоненьком свитерке. В карманах справки, которые позволяют ей идти, куда хочешь, и делать, что пожелаешь. Делать абсолютно все, но с оглядкой на ближайшего милиционера, как сказал один «мудрец».
Аня остановилась и оглянулась. Как и ожидала, увидела в тридцати шагах от себя светлую «волгу», прижавшуюся к бровке тротуара. Она присмотрелась к номеру машины, но из-за руля уже выскочил могучий атлет, широко улыбнулся, громко захохотал и спросил:
— Ну, каковы ощущения в первые минуты свободы?
Она улыбнулась в ответ и пожала плечами.
— Надеюсь, тебе больше никого не захочется убивать, а то какого же черта мы тебя два года с лишком лечили?
— Не захочется, Василий Федорович.
— Отлично! Садись в машину, — кивнул он. — Ты, кажется, на Курский вокзал хотела, домой, в Электросталь?
— Нет… Просто пройтись хочу.
— Все равно садись. Закончим чтение нашей общей страницы жизни.
Она послушно уселась в автомобиль, а он — за руль. Потом покосился и спросил осторожно:
— Надеюсь, мы без обид расстаемся?
— Что вы, Василий Федорович! Вы столько для меня сделали!
— Ну, кто для кого сколько сделал, это еще надо посчитать. — Неизвестно откуда он вытащил вдруг пухлый конверт и положил его ей на колени. — Это тебе довольствие на первые дни. Примоднишься и на витамины хватит. Не возражай. Теперь два совета. Первый — профессиональный. Повторяю, я не врал, когда говорил официально, что ты психически совершенно здорова. Ничего не бойся, живи на полную катушку. Второй — бытовой. Было бы неплохо, если б ты сменила климат. Укати куда-нибудь подальше, если есть куда. — Он обнял ее за плечи своей лапищей и вдруг захохотал. — Силы небесные, ну что я без тебя буду делать среди своих психов, особенно в ночные дежурства! Даже по-английски ни с кем не поговоришь, не говоря про остальное!
Аня тихо засмеялась, не отодвигаясь от него.
— Следующее, Анюта. По закону тебе положено встать на учет в диспансере по месту жительства…
— Плевала я на это, — спокойно ответила Аня.
— Э! На закон не плюют! Встать ты обязана…
— Не буду. У меня спрятан паспорт, новый по этим справкам получать не надо.
Он загоготал одобрительно.
— Во, молодец! Я так и чувствовал, что ни под каким гипнозом ты до конца всей правды о себе не говорила! Тогда эта проблема снимается… Но мы все равно расстаемся. В том смысле, Аня, что больше ничем я тебе помочь не смогу. Сама понимаешь, семья, дети, психи мои в палатах… Ну, если уж совсем прижмет, что хоть в петлю, тогда звони. О, Господи, хоть назад тебя затаскивай! Надеюсь, больше на криминале не попадешься?
Аня подумала и сказала:
— А вы поищите завтра в Бутырках, может, я уже там.
Он, как всегда, залился смехом.
— Все, Анна! Раз к тебе чувство юмора вернулось, значит, ты окончательно выздоровела! Ну… Лети, ласточка, дыши воздухом свободы.
Она повернулась, обняла его за шею и поцеловала. Потом молча вышла из машины, зная, что больше друг друга они никогда не увидят. Каждый заплатил другому полную ставку — без торговли и обид. Теперь надо было забыть его как можно скорее, забыть два бесконечных года, которые, может быть, и не были ужасными, но прошли как в сумеречном, тягучем сне. Забыть.