Солнце припекало спину, Аня села на песке, вытерев полотенцем повлажневшую грудь. И тут же заметила внимательный взгляд соседки, сидевшей рядом. Яркая блондинка, под тридцать лет, в легком платье, которое не снимала по неизвестным причинам. Судя по резким чертам лица и синим до прозрачной голубизны глазам — латышка.
Аня отвела взгляд, а соседка сказала негромко:
— С вашей фигурой, девушка, можно смело идти загорать на пляж нудистов.
Аня глянула на нее и не ответила.
— Вы меня понимаете? — настойчиво спросила соседка с легким акцентом.
— Да. Я знаю, что на пляже в Лиелупе, где река впадает в залив, все ходят голяком. Но их гоняет милиция.
— Не всегда, — улыбнулась женщина. — И не каждый год.
— Я люблю голых мужиков только в постели, — коротко бросила Аня, надеясь, что этим прервет беседу с совершенно откровенной и навязчивой лесбиянкой. Но соседка засмеялась.
— Я тоже. Всеобщее оголение — я правильно сказала? — лишает самого главного. Интереса друг к другу.
Аня кивнула, встала и пошла к морю. Купаться ныне рисковали немногие. Уже не первый год ходил упорный слух, что залив заражен какими-то химическими сбросами, от которых по телу идут прыщи и фурункулы, а может приключиться и еще что похуже. Но Аня все же вошла в море по пояс, для чего пришлось пройти метров сто по мелководью, дважды окунулась и вернулась на свое место.
Соседка сидела на том же месте, не меняя позы, и курила длинные сигареты с золотым обрезом. Едва разжимая губы, она спросила:
— Около «Альбатроса» не промышляете?
Аня не ответила. Вопрос был предельно точен. «Альбатрос» — это магазин для моряков и рыбаков, которые отоваривались в нем по специальным бонам, купонам, сертификатам или разменивали там имеющуюся у них законную валюту. При своем небольшом объеме «Альбатрос» был до потолка набит шикарными тряпками, обувью и прочими соблазнами, в основном импортного производства. «Промышляли» около магазина, а точнее, около его привилегированных покупателей девочки определенного сорта, а потому вопрос соседки был очень конкретен, с прицелом. Аня появлялась в «Альбатросе» неоднократно, но афишировать этого не собиралась.
— Не корчи из себя девочку, — без укоризны, со спокойной улыбкой сказала женщина. — Я ведь тебя в городе видала. Позавчера, по-моему, в «Лидо», с эстонцами.
— Ну и что? — неприязненно спросила Аня.
— Да работенку тебе могу подкинуть. На сегодня. Пара часов — и хорошие деньги.
— Ты бандерша, что ли? — усмехнулась Аня.
— Нет. Меня Сармой зовут. — Она близко придвинулась к ней, сунула в песок сигарету и сказала тихо: — Понимаешь, у меня пара постоянных хороших клиентов, а я сегодня не в форме… Ну, демонстрация у меня с красными флагами. А клиентов терять неохота. Приличные люди. С придурью, конечно, но никаких там фокусов. Платят хорошо. Отдашь мне за наводку двадцать пять процентов, и все будет о’кей.
Аня помолчала. С деньгами у нее сейчас было не то чтоб туго, но все лето она откладывала на сберкнижку каждую лишнюю копейку, чтобы выдернуть отца из Электростали если уж не на жительство в более цивилизованные страны, то хотя бы к берегу залива на следующий летний сезон. Для этой цели она уже приглядела маленький домик на станции Пумпури, договорилась о том, чтобы снять его. Домик в рыбачьем поселке, в тихом, обойденном шумной курортной толпой месте. По ее планам, отец должен был прожить там три летних месяца «как белый человек», ни в чем себе не отказывая, дабы осмыслить, что жизнь может быть совершенно иной.
Сарма словно угадала ход ее мыслей и закончила негромко:
— Платят «зелеными». Ровно два часа, и все дела.
— Так их двое? — заколебалась Аня.
Сарма тихо засмеялась.
— Двое, но напрягу не больше, чем на одного козла. Ты их, может быть, видела, этих ребят, их здесь все знают. Двое братьев-близнецов, по утрам трусцой бегают вдоль моря и вечером тоже. Раз в неделю, каждую среду, я у них. Все по науке. Каждый по два раза, кормят ужином, но он тоже научный, пресный, одна трава. Сами ни винчика, ни водки не пьют, а тебе дадут, если захочешь. Хоть шампанское, хоть виски.
— А ты…
— Я ж тебе сказала! Видишь, в платье как дура на пляже сижу! — раздраженно поморщилась Сарма. — Они оба до того чистюли, что аж сблюешь, а я не в форме сегодня. Обидятся и выгонят к чертям собачьим! К пяти ровно надо быть. Через два часа свободна. Сорок баксов. Тридцать — тебе, десять — мне.