Выглянуть нельзя — часовой обязательно заметит и они будут обречены: по глубокому снегу, на открытом месте не скроешься от него, а до леса добежать не успеешь. Нужно ждать. Терпеливо, если потребуется, — и час, и два. Закоченеть, но не выдать себя, не привлечь внимания часового, хотя бы малейшим неосторожным движением.
Возвратиться? Да, это сейчас, пожалуй, самое безопасное. Есть и так, что сообщить командиру для передачи в Ленинград — о вырубленном немцами лесе вдоль дороги, об усилении ее охраны. Но в этих сообщениях Ленинград не найдет самого главного — деталей, точных, проверенных данных. Их можно и необходимо добыть, не останавливаясь на полпути, не избегая опасности.
— Будем ждать? — шепчет Нина в самое ухо товарища.
— Обязательно, — отвечает он кивком головы и взглядом, — ждать во что бы то ни стало!
Васильев трет варежкой синеющую от стужи щеку, пытается в куцый воротник упрятать ставший твердым и ко всему бесчувственным подбородок, поеживается от холода, сковывающего все тело. Петрова давно продрогла до мозга костей. Особенно холодно ногам, такое ощущение, будто с них сдирают кожу. Девушка стиснула зубы. Усилием воли, напряженной до предела, она отбрасывает все ощущения, все чувства, думает только об одном. О том, что — рано или поздно — фашисты вынуждены будут уйти в блиндаж. Их загонят туда мороз и голод. Загонят обязательно! Важно, чтобы это случилось поскорее. Хорошо, если уйдет греться и часовой.
Казалось, прошли долгие часы, прежде чем голоса фашистов стали явственными и послышались, наконец, из одного места. Теперь, по-видимому, ждать осталось не так долго. Еще несколько раз, очень-очень медленно, обошла свой маленький кружок секундная стрелка на ручных часах Нины… Оживленный говор солдат приблизился к скрипу шагов часового и слился с ним. Совсем рядом затопало много ног. Топот покатился в сторону блиндажа: фашисты торопились к теплу, к еде. Дверь протяжно скрипнула. Скрип остановился на полутоне, будто замер. Не последовал сразу обычный резкий хлопок, который она издавала, когда закрывалась. Все идет, как нужно… Вот и хлопок раздался, и словно поглотил назойливый хруст снега под коваными сапогами солдат, а голоса их отодвинул на большое расстояние.
— Убрались в блиндаж, — облегченно вздохнув, шепчет Борис. — Долго как ждать пришлось…
Разведчики напрягают слух, не меняя положения, не шевелясь. Впереди, на дороге, у зенитного орудия и перед блиндажом не слышно и шороха. Шагов часового тоже не слышно.
— Ну, можно! Самый подходящий момент. Я выгляну. Ты обожди высовываться.
— Не торопись, Метров, — останавливает Бориса Нина. — Зачем спешить? Слышишь? Послушай хорошенько. Отдельные слова еще можно разобрать. Это значит — стоят у входа, вглубь не прошли. И не уселись, не принялись за жратву, не лакают свой шнапс, отгоняя русский мороз. Вполне могут внезапно выскочить. Беды не оберешься. Подождем: пусть располагаются! — Девушка улыбнулась посиневшими губами: — У нас время есть.
— Ловко! — восхитился Васильев. — Да ты у кого всему этому научилась?
— Был у меня учитель. Сапер-разведчик. Под самым носом гитлеровцев делал свое дело, разрезал их проволочные заграждения, обезвреживал мины. Учти: под самым носом. И всегда успевал. Почему? Потому что был очень терпеливым и спокойным человеком.
Нина замолчала, прислушалась. Все было, как нужно: из тишины глухо доносилась неразличимая речь. Петрова быстро облепила снегом ушанки — свою и Бориса. Коротко бросила:
— Время! Начали!
Опершись локтями, она приподнялась и осторожно высунула голову над укрытием так, что глаза оказались на уровне земли. Борис последовал ее примеру, но сделал это в стороне: участки наблюдений они поделили не сговариваясь, как много раз до этого.
Теперь только примечай! Ничего не упусти, все впитай взглядом и, будто на фотопленке при короткой вспышке магния, запечатлей в памяти ясным и четким. Забыты холод, голод, усталость, смертельная опасность. В мире в эти мгновения существуют лишь отрезок железнодорожной колеи среди снежных холмов, лес, вырубленный по обе стороны от нее, блиндаж, ощерившийся пулеметными стволами, грибок часового, пушка, нацеленная в небо…
Обратный путь, как всегда, выглядел куда короче и легче. Но только до той минуты, пока ложбинка не возвратила их в лес. Каким ласковым и теплым показался им свод ветвей над головой! Прямо тебе кров родного дома.