Правда, при более внимательном осмотре было совсем не трудно догадаться о том, где и как обновлялся этот наряд, зоркие глаза сумеют сразу узнать, откуда появился его хозяин. Что ж, оставалось лишь надеяться: таких внимательных и зорких глаз удастся избежать.
Валентин тщательно выбрился. Борис, потратив много усилий, привел ему в порядок прическу.
Наконец-то все было готово. Валентин преобразился. Кто может теперь сказать, что этот симпатичный молодой человек в аккуратной чистой одежде прожил много дней в лесу, скрываясь от людского взора, что он голодал, мерз, спал в холодном шалаше, в сырой землянке, часами полз по земле, выполняя боевое задание?
Перед ними стоял счастливый своей судьбой представитель некоей торговой фирмы из числа тех, что, будто ядовитые грибы в дождь, расплодились по всем оккупированным фашистами районам нашей страны. Откуда взялись эти шайки спекулянтов? Они скупали, продавали, меняли… Вещи превращали в продукты и продукты — в вещи. Перевозили, перетаскивали с места на место, сбывая и приобретая, чтобы вновь сбыть всё, что только им попадалось на глаза. Такая кипучая деятельность всякого рода гнили, разом выплывшей на поверхность, была своего рода демонстрацией верности идеалам новой, оккупационной власти. Власти, что провозгласила высшим принципом своей морали незыблемый закон капиталистического общества: на свете абсолютно все продается и покупается, все подвластно деньгам.
Валентин извлек из кармана свой револьвер. Несколько мгновений подержал его в руке, потом погладил ладонью холодную вороненую сталь и протянул оружие командиру.
— Так, пожалуй, будет лучше, — сказал он, — наган мне только помешает.
— Ты прав, Саша, — коротко и спокойно ответил Ляпушев. — Ну, пора в путь. Ждем с полным успехом. Будь осторожен.
— До свидания, Рощин, не задерживайся в гостях, — пошутила Нина и коротко засмеялась. Борис поддержал шутку:
— Когда будешь уплетать блины, вспомни, что мы здесь не прочь оказать тебе помощь. Тоже касается и щей. Не увлекайся!
Эти слова звучали уже вслед Валентину, который помахал в ответ ушанкой и весело бросил:
— Станкевич, не давай мужикам скучать без меня! Слышишь?
Он понимал подлинное значение шуток друзей и чувствовал на себе их грустные и тревожные взгляды. Хотелось возвратиться, сказать, расставаясь, что-то особенно теплое, способное передать полноту его чувств. Но мысль уже уносила его не назад, а вперед, в деревню, которую он видел только издали и знал лишь по названию.
Мальцев приблизился к опушке, когда солнце уже поднялось высоко и морозное утро сияло во всей своей красе.
Здесь хорошо было бы поползти, но не хотелось мять и пачкать одежду, нарушать внешний вид человека, роль которого он задумал сыграть со всем старанием. Теперь остались считанные минуты до того, как лес расступится, подобно тому, как раскрывается тяжелый бархатный занавес перед актером, одиноко стоящим на сцене. Внешний вид «актера» должен быть безупречен.
Медленно, бесшумно Валентин стал подходить к концу леса, скрываясь за стволами деревьев и внимательно наблюдая оттуда. Он все примечал, все засекал в памяти и из всего делал выводы.
Впереди, за молодыми, с каждым шагом редеющими сосенками, лежало поле, покрытое снегом. Разрезая его на две почти равные части, вился узкий санный путь. Следы полозьев припушило порошей, видать, не часто ездят по этой дороге. Дальше, в нескольких сотнях метров от лесной опушки, начиналась деревня. Ее длинная неровная улица в волнистых сугробах протянулась от одного густого лесного массива к другому. Она как бы связывала их в одно целое. Это тоже хорошо: можно в случае необходимости скрыться на противоположной стороне. Подле самой крайней избы прохаживались двое мужчин, — похоже, часовые. Вот они повернулись спинами и зашагали прочь по сельской улице, а потом и вовсе скрылись за поворотом.
«Теперь самый раз выходить, — подумал Валентин, — чего же еще ожидать?»
Он решительно шагнул из леса. Спокойно пересек заснеженное поле и, очутившись на дороге, неторопливо пошел по ней к деревне. Было странно, непривычно идти на виду у всех, оставляя позади надежное лесное укрытие, до которого еще минута-другая и будет уже совсем не так просто добраться. Но страха он не чувствовал. Все его мысли сосредоточились на одном: кто живет в крайней избе, можно ли там добыть хотя бы кусок хлеба?
Вдруг позади послышался конский топот и скрип полозьев, донеслась немецкая речь. Валентин вздрогнул. Фашисты!