Брюнхельд нервно ерзает в кресле. Он то вскакивает, не выпуская из рук телефонной трубки, то снова садится. Свободной рукой машинально одевает и снимает роговые очки, проводит ладонью по голове, даже сейчас надменно поднятой, тщательно прилизанной на пробор. Остроносое, все в веснушках лицо его с бесцветными маленькими глазками покрылось красными пятнами. Вены на висках вздулись. На лбу выступили густые капельки пота.
— Смотрите у меня! — пригрозил он начальнику полиции, поднося кулак к микрофону. — Я вас хорошо знаю. Как бы не испортили все дело, не спугнули птичку. Она сама должна войти в приготовленную для нее ловушку. Канторка и станет такой ловушкой. Им теперь не выцарапаться, не уйти. Мы об этом позаботимся. Мы!
Фашист снова резко вскочил. Рванул аппарат так остервенело, что он слетел со стола и повис на проводе. С досадой оттолкнул ногой кресло:
— Ничего не хотят? От всего отказываются? Я ожидал, что этим кончится. Все они такие, эти русские! Нет, не вы, не вы, не беспокойтесь, настоящие русские. Мне теперь ясно: они заодно с партизанами, они — советские агенты. Арестовать всех: и взрослых и детей, даже грудных. Да, да, даже только что родившихся! И если матери не согласятся нам помочь, будут упорствовать, как все русские упрямцы, тогда убивайте этих котят на глазах у матерей, убивайте без всякой пощады! Вам поручается только это. То, что вы и умеете делать успешно. Больше ничего.
— А Канторка? Как же с западней для партизан? — робко спросил голос с другого конца телефонного провода.
— На сей счет полиция может не беспокоиться. В это дело вам не нужно вмешиваться. От такой ответственной и опасной операции я полицию отстраняю. Мы возьмем красных без вашей помощи, аккуратно и точно, как умеют делать только истинные немецкие солдаты. По всем правилам воинского искусства! — Он остановился, помолчал, прислушиваясь, ответа не последовало. — Что? Обрадовались?.. Перестали трястись коленки?.. По такому случаю сейчас пойдете водку пить? Угадал? Ну, что ж, идите, идите. Пейте, сколько в вас влезет. Я разрешаю. Пожалуйста. Не стоит благодарности… И не сомневайтесь, западня будет расставлена такая, что партизаны попадутся и не вырвутся. Нет! Нет! Это говорю вам я, капитан армии великого фюрера. Канторку оставьте в покое, вот мой приказ. И держите язык за зубами, так, кажется, говорится в русской пословице? Полиция очень болтлива. А нам нужны советские разведчики живыми. Только живыми! И мы их возьмем. Сейчас для этого будут приняты необходимые меры.
Начальник контрразведки замолчал, выдержал продолжительную паузу и внезапно, как он полагал, — весьма эффектно, закончил разговор:
— Все. Вы мне больше сегодня не нужны.
Капитан Вильгельм Брюнхельд положил трубку на рычажки аппарата и нажал кнопку электрического звонка. Бесшумно раскрылась дверь. На пороге вырос дежурный офицер гестапо.
— Слушаю, герр гауптман.
— Экстренная боевая операция, — ответил Брюнхельд.
Он вынул из ящика письменного стола новенький револьвер, проверил в нем наличие патронов, положил в карман. Решительно встал:
— Машину!
На этот раз в Канторку направились Михаил Иванович и Нина Петрова. Сначала с ними шел и Борис Васильев, потом они расстались. Борис был оставлен на опушке леса — наблюдать оттуда за селом.
Ляпушев и Петрова вышли из-за деревьев и по открытому месту, по кое-где побуревшему, на узкой дороге, апрельскому снегу вступили в деревню. Она выглядела безлюдной, тихой — ни души, ни звука.
Подозрительно пустынной лежала перед ними знакомая Канторка. Сердце Ляпушева почуяло беду.
Но было уже слишком поздно.
Все произошло мгновенно. Борис не успел даже словом, сигналом, выстрелом вернуть их назад.
Едва Ляпушев коснулся двери крайней избы, в которой не раз бывал, из соседних изб, из-за заборов и сруба колодца высыпали немцы. В руках у них — на изготовке автоматы.
Несколько фашистов побежали к лесу, к тому самому месту, где притаился Васильев. «И меня схватить задумали?» — рука Бориса инстинктивно потянулась к оружию. Но гитлеровцы помышляли совсем о другом. Не добежав до леса, солдаты вдруг круто повернули и повалились на снег, отрезая Ляпушеву и Петровой путь возвращения. Остальные гитлеровцы — их было не менее двадцати — тем временем охватывали партизан с трех других сторон.
Кольцо врагов сомкнулось. Фашисты заорали, коверкая русскую речь:
— Рюсс, сдавайса! Ти — капут!