Он слышит шаги. Твердые, слишком уверенные, наглые. Друзья шли бы к нему совсем иначе, они подбирались бы осторожно, едва слышно. Нет, конечно, какие уж тут друзья!
Необходимо взглянуть на дорогу. Но голова! Она будто магнитом притянута к земле — не оторвешь. От страшной боли кажется огромной, налитой свинцом. А голову нужно поднять во что бы то ни стало! Хоть на один единственный миг. Только взглянуть — кто идет?
Еще одно усилие… Еще одно… Пусть кровь брызнет из глаз от нечеловеческого, сверх всяких сил, напряжения. Кто хочет — тот добьется!
…В прорезь прицела малокалиберного ружья Валентин ловит черную каску, надвинутую на тупой и ненавистный лоб. Белый паук свастики постепенно опускается, садится на острие мушки. Попасть в него, значит выбить «десятку», дать самый лучший результат, заслужить потом похвалу в классной «молнии».
Он лежит на полу полутемного, с нависшими оводами тира в подвале школьного здания. Широко и свободно раскинул ноги, локтями твердо уперся перед грудью. Ружье покоится на ладони левой руки, невесомое; чуть дрогнув, застывает. Указательный палец правой руки очень медленно сгибается в суставах, почти незаметно прижимает курок. Выстрел, ожидаемый с затаенным дыханием, раздается как бы преждевременно. Он слышен раньше, чем хотелось бы. Валентин знает: это именно то, что нужно для меткого выстрела.
Действительно, инструктор, проверив мишень, объявляет:
— Мальцев и на сей раз стрелял, как подобает старосте класса. У него две «девятки» и «десятка». Отлично!
…Вот она снова — ненавистная каска фашиста перед его прищуренными, напряженными глазами. И не одна, а две. И обе движутся. В свете выплывшей из-за леса луны можно разглядеть лица врагов. Неотвратимо приближаются немцы — офицер и солдат. Под их ногами забегая вперед, мечется из стороны в сторону, вылизывает сапоги ослепительно яркий кружок. Карманным фонариком угодливо освещает дорогу гитлеровцам полицай, один из тех, кто топтал его, Валентина, сраженного пулей.
— Партизан упал где-то здесь, герр обер-лейтенант, — лебезит полицай. — Не тревожьтесь, ради бога, господин обер-лейтенант. Мы его убили или, в крайнем случае, тяжело ранили.
— Убили — не годится! — грозно отрезает немец. — Это есть самый худчий случай! Достайт живой! Только живой!
— Достанем, можете не сомневаться, герр обер…
— Я не верь! Вас наказайт! Где партизани! Где, я вас опрашивайт!? Нет! Ушли! Все ушли! Все! Что делал полиция? Что?
— Ей богу, мы не виноваты, господин начальник, смилуйся! Это все он, тот партизан проклятый. Задержал нас в деревне, обманул. А те, его дружки, — поминай, как звали. Попробуй, догони их, когда они уже в лесу! Сейчас его найдем, предоставим в собственные руки. Живого или мертвого.
— Где твой партизань? Где? — все больше гневается немец. — Тоже не догнайт? Тоже — обмануль? Я требовайт: найти живой! Мертвый не нада! Да, да, живой! Найти, взят!
Луч фонарика и голоса — рычащий немца, дрожащий, заискивающий — полицая — все ближе, все ближе. Перестрелять бы их, в нагане патронов вполне хватит, еще останется последний — для себя.
Валентин пытается так и сделать, жаждет подороже взять за свою, теперь уже явно обреченную жизнь. Где там! Одно лишь движение рукой, в то время, как все тело лежит пластом, самое ничтожное шевеление поглощает остаток сил, вызывает головокружение и мрак в глазах. Вот-вот он снова впадет в беспамятство и тогда… Тогда случится самое страшное, уже непоправимое: враги возьмут его голыми руками. Утешатся, глумясь над ним…
Да не бывать этому никогда!
Пока еще теплится в нем жизнь, Валентин, не колеблясь, сделает то, что велит ему долг. Совершит последнее, единственное, что он в состоянии сейчас совершить для Родины, для отца, матери, сестренки, для своих боевых друзей, возвращающихся в Ленинград.
Нечеловеческим напряжением, собрав последние капли сил, он медленно подтягивает правую руку к голове.
Револьвер чудовищно тяжел. Пальцы вот-вот разожмутся и выпустят горячую, липкую от крови, шершавую рукоятку.
Еще усилие, в него вложено все… Теперь пистолет уже касается лба. Нужно его только слегка повернуть и приставить дуло к виску.
В тот самый миг, когда фонарик полицая нащупал Мальцева, на сельской улице раздался одинокий выстрел.
Рассказ крестьянки на ночлеге в Петрове глубоко потряс Михаила Дмитриевича.
Женщина на всю жизнь запомнила высокого юношу с копной черных волос на голове, большие, темные, чуть навыкате глаза партизана — внимательные, настороженные и добрые.