— Слышите? — оглядывает старик-аульчанин собравшихся. — В последнее время наши большие начальники приносят нам все больше нерадостные вести… Может быть, им для езды хватило бы в конце концов одного стремени? Только с него бы и слезали на землю…
— Будем верить, что наш великий покровитель святой Георгий все-таки вразумит их, — говорит Мухтарбек.
— Без веры в это никак нельзя, — значительно говорит аульчанин.
В кунацкую входят молодые женщины с подносами, на которых горы овощей и фруктов.
— Это от родни, которая живет под Майкопом…
— Передайте: пусть великий Бог пошлет им такой урожай, чтобы пришлось звать весь аул выносить его с огорода, — благодарно говорит Мухтарбек. — Или тащить из сада.
— Вы слышали это благопожелание? — обращается к мальчишкам явно довольный старший. — Наш уважаемый гость живет в Москве, но закон гор знает, бездельники, лучше вас!
— Будем надеяться, они не зря стоят в этих дверях, через которые в дом ваш, мир ему, благодаря вам возвращается старый обычай.
— Так, так!.. Разве не надоело ему прятаться высоко в горах, скитаться по чужим государствам, где наши земляки берегут его как собственный Рлаз, да по страницам старых книжек, которые теперь никто не читает…
Один из мальчишек порывается возразить:
— Почему не читаем? Мы…
Но второй дергает его за руку.
— А ты его чтишь, выходит, в Москве., — продолжает старший.
— Еще мой отец, народный артист Советского Союза, Алибек Кантемиров говорил, что вдалеке от дома обычай надо блюсти особенно свято… И мой старший брат Ирбек, светлая ему память, тоже это всегда подчеркивал: будешь чтить свой обычай вдали от родины — Москва в конце концов вспомнит свой…
— Да будет так! — поднимает стакан старший. — За сказанное… Пусть эта наша бахсыма, домашний легкий напиток из кукурузы останется в наших краях самым крепким!
— Да будет так.
— И чтобы эти наши бездельники, которых мы часто балуем, выбрали чистую родниковую воду в наших горах, а не эту шипучку, название которой настоящему мужчине стыдно произносить…
— Ничего-ничего, завтра они тоже покажут, на что способны, — говорит My рад.
— Я знаю, что гость не должен спрашивать, но все-таки…
— Что будет завтра? — понимает Мурад. — Мы приготовили тебе маленький сюрприз: позвали тебя на тот день, когда у нас в Адыгее будет джегу — старинное игрище черкесов…
Красивая долина под Майкопом заполнена конными и пешими — участниками джегу и зрителями.
Всадники в черкесках — адыгейцы и казаки, группки танцоров в национальных костюмах, музыканты — баянисты, гармонисты, трещоточники… Доули будто отбивает ритм шуму и гулу голосов.
Не у знать отца Мурада: он тут — хатияко, один из главных распорядителей, задающих и тон, и темп праздника.
В передних рядах много пожилых, а на деревянных трибунах для зрителей — стайки молодежи, в том числе одетой по самой последней моде и по последней моде бесстыдно раздетой…
Меняется ритм, звучат выстрелы: праздник начался.
Первыми на лошадях выезжают мальчишки, среди которых наши герои — адыгеец Пшимаф Гунажоков и Коля Романов.
В спину им несется принятое нынче у «голопупой» молодежи улюлюканье, но это вызывает ответное сочувствие старших:
— Аи, молодцы!
— Аферэм!
— Давай-давай, мардж!
Хатияко, которому на джегу позволено многое, жестом привлекает внимание молодых и делает вид, что пытается распоясаться, расстегнуть штаны и тоже показать пупок…
На дружный смех оглядываются мальчишки: это не над ними, нет.
— Давай, давай, джигиты!..
Одобрительно покачивает головой почетный гость в почетном же окружении: и правда, молодцы.
А на дорожку с шашкой наголо вылетает конник: рубка лозы.
Он уже в годах, Владимир Удалов, главный ветеринар Республики Адыгея, но он, живущий в Майкопе, — и нынче чемпион Кубани, Краснодарского края.
Старая школа берет свое: затихает молодежь, в которой наверняка шевельнулось полузабытое чувство родства с миром джигитства…
Явно доволен гость — тоже ведь давно пожилой, но сохраняющий орлиную осанку настоящего горца…
— Человек на лошади не может состариться! — кричит хатияко.
И Мухтарбек вдруг беззащитно, как мальчик, говорит:
— Папа выезжал на арену цирка в Москве, когда ему было девяносто пять.
— Девяносто пять?
— Все в цирке вставали, когда это слышали…