Выбрать главу

И Казик спешил.

После первого же представления днем, когда они уже перестали вываживать коней, он незаметно потащил своего вороного в сторонку, на цыпочках прошел мимо гардеробной Ирбека. На выходе вахтерша спросила, куда это он собрался, но Казик уже знал, что ей ответить: на улице его ждет фотограф. Перед этим он снимал в цирке конников, не Казика тогда не было, болел, и фотограф теперь снимет его отдельно.

Вахтерша махнула ему рукой, и через дверь служебного хода он вывел вороного на улицу.

— Куда это он? — спросил вахтершу случайно заметивший это клоун, который подошел к ней с кошкой в руках.

Вахтерша объяснила ему, и клоун, поглаживая свою кошку, постоял в задумчивости, потоптался на одном месте, потоптался — и быстро потом пошел к себе в уборную.

Сперва он хотел было переодеться и снять грим, но потом понял, что времени на это у него нет, и только махнул рукой своему отражения в зеркале.

— Тоже, что ли, фотографироваться? — спросила его вахтерша.

Он снова только махнул рукой.

Такси он поймал не сразу, да и ехали они потом медленно, потому что на этот раз молодой водитель давился от смеха, дважды нарушил правила, и талон у него остался целым лишь потому, что всякий раз начинали улыбаться и подходившие к ним «гаишники». Когда Куклачев приехал, наконец, к Первой Градской, Казик в бурке стоял на седле и, приставив ко рту ладошки рупором, громко кричал:

— Марина!.. Марина, эй!

Потом он кричал:

— Марина, где ты?! Смотри и — не умирай!

Потом он закричал:

— Разбудите Марину, пусть выглянет!

Открылось окошко на четвертом этаже, в нем появился «самолетчик».

— Чего орешь, Казбек? — крикнул негромко. — Ее уже увезли!

— Куда?! — задрал голову Казик.

— Куда-куда! — сердитым голосом негромко закричал «самолетчик». — Сам в больнице лежал, знаешь… Куда человека увозят?.. Когда помрет.

Куклачев снял Казика с седла, хотел поставить не землю, но ноги у мальчишки подкашивались, он весь дрожал, и клоун прижал его к себе, прикрыл пятернею голову — папаха упала. Мальчика трясло, и вороной влажными губами потыкался ему в ухо, понюхал вихры, которые выбивались из-под растопыренных пальцев клоуна, задрал морду и громко, обиженно заржал…

Так и шли они обратно втроем: одною рукою клоун вел под уздцы коня, а другою поддерживал мальчика в длинной, почти до пят, бурке.

Все, кто видел их, еще издали начинали улыбаться и переставали потом, когда подходили к ним совсем близко.

И многие, пройдя мимо, останавливались и провожали их погрустневшими глазами: так провожают обычно траурную процессию…

Или вы хотели — о другой любви?

О какой?

АЛАНСКИЙ РЫЦАРЬ

На представление с участием осетинских конников я шел со смешанным чувством… Все последние годы для меня было два непререкаемых авторитета в этой области: старший из джигитов Кантемировых — Ирбек, продолживший созданную его отцом классику циркового наездничества, и младший из братьев, Мухтарбек, на пере ломе времен, как говорится, основавший свой уникальный конный театр и нынче мучающийся с ним — это без преувеличения, это в самом прямом смысле. До лошадок ли государству, которое не может заплатить своим учителям да врачам? До исторических ли трагедий, когда все мы стали участниками обшей сегодняшней драмы?

Но вот Ирбек не без гордости показал друзьям свое пенсионное удостоверение, тут же впал в грусть, когда поинтересовались, сколько «отвалили» ему за более чем полувековое беззаветное служение удали, храбрости, мастерству, и щедро пригласил на дружеский ужин в ресторан: «обмыть очередное и последнее звание…» Какие тут могут быть подначки: нарушая кавказский этикет, который мы с ним старались блюсти в этом сумасшедшем доме — в Москве, я, младший по возрасту, просто-напросто пристыдил его: «Мы ведь только что убедились: ты — далеко не миллионер!» «Я — не миллионер, но я — осетин!» — сказал он без всякой рисовки, но было у него в тоне что-то такое, отчего подступил к горлу комок.

Пожалуй, мне лучше многих было тогда известно, как «не миллионеру, но осетину» живется. В те дни, когда группа впервые уехала на гастроли без него, он явно тосковал, пытаясь скрыть это за присущей ему легкой иронией, искал дела и, может быть, как нельзя кстати была эта занявшая его тогда почти без остатка история с его жеребцом Асуаном, которого ему в конце концов удалось выкупить у «Госцирка» — как выкупали в старину из рабства верных товарищей — и после долгих мытарств по армейским да милицейским конюшням определить, наконец, на Цветном бульваре: под «высочайшее покровительство» Юрия Никулина, всепонимающего коллеги, ставшего под конец жизни чуть ли не главным «цирковым начальником»…