— Помнишь, я тебе, про эту бабушку, что первая прислала скребок?.. А внуки ее мне теперь помогают… Так вот, мы Орлика запрягли в воскресенье и в Аляухово съездили к ее подружке — тоже бабушка старенькая… Вот ты смеялся насчет Аляухова — а если бы ты знал!.. В наших местах во время войны казаки-доваторовцы стояли… Перед этим сражением в Европе, где они с шашками — на танки. Я раньше думал, что это преувеличение или как там? По-вашему? Иносказание?.. Нет! Люди говорят, что это правда… А бабушка эта, из Аляухова, была тогда совсем молодая, и тяжело раненый казак седло ей свое оставил, сказал, чтобы сберегла, а он за ним обязательно приедет, ну и… любовь была, что ли, понимаешь?.. Он так и не приехал, но она все это время берегла седло, все ждала… И представляешь? Не строевое, а именно казачье седло, да не только старое — старинное… Ленчик — чисто казачий!
— Ты-то откуда знаешь? — не поверил я. — Казачье… старинное… ленчик… кто понимал бы?
— Как это кто?.. Дядя Миша. Кантемиров. Он тебе, кстати, привет передавал…
— То есть как? Ты его видел или…
— Летом, когда мы были на представлении… Как эта его программа называется?.. А то ребятишки тут в деревне заспорили. «Прощай, Русь — здравствуй, Русь»… Правильно?.. Ну, вот. Так он дал мне телефон — почему, думаю, и в самом деле не позвонить?..
— И позвонил?..
— Сперва позвонил, а потом съездил…
— Съездил?
— Ну, да, седло показать. Это он мне все растолковал. И еще, ты знаешь: он дал мне овса мешок…
— Овса?.. Мешок?! Да ты знаешь, почем нынче килограмм овса?
— Ну, я сперва оказывался, а он все равно дал мне, когда я ему — про своего Орлика…
— Ну, почем килограмм, как ты думаешь — почем?!
— Он говорит, будет у тебя — отдашь, а пока у меня есть… а что такого?
Недели через две или три он доложил:
— Заведующая фермой девчат прислала: пусть, говорит, он придет, посмотрим — там у нас под навозом плуг лежал…
Я воспрял было:
— Известный прием, да… Все ясно. Захотела, чтобы им навоз перекидал? В другое место? Давно надо было. А то из-за него уже фермы не видать.
— Нет, оказалось, — правда… Щечки деревянные на ручках сгнили, но мы с Петровичем уже новые приделали… А лемех — как гитарная струна звенит, это Петрович говорит — хоть куда лемех. Сталь хорошая…
— Конечно — если старой работы…
— А чего ж не спросишь, что я с ним буду делать?
— Тут-то ясно, — сказал я. — Бросишь работу в больнице…
В голосе у него послышалась явная вина — интонация стала почти как в детстве:
— Знаешь, я уже бросил…
— То есть как это — бросил?.. Как — бросил?!
— Зарплата как у нищего — это ладно, давно привык… Не только у меня — у всех врачей… Но теперь еще — ни лекарств, ни инструмента, а просто отбывать в больнице — это нельзя, сам понимаешь, — не тот случай… Домой все равно идут, как помирают в больнице, а ты ничего не можешь сделать…
Впрочем, это уже отдельный рассказ, очень грустный. А готовый — вот он. И в самом деле, готов…
Только вот готовы, кто прочитает понять его?
ДЕНЬ СВЯТОГО ГЕОРГИЯ
Во времена лихой сибирской молодости, в ту пору, когда вопросов всякого рода бывает меньше, чем возникает на них скорых ответов, имелась у меня шутливая манера, которую, как водится, переняли потом дружки… Когда после очередного весьма авторитетного, а то и категорического заявления на какую-нибудь животрепещущую тему кто-то из них с сомнением спрашивал, откуда, мол, ты это взял? — с будничным вздохом отвечать:
— Видение было!
Как только они навсегда, думаешь нынче почти с ужасом, нас тогда не покинули?
Видения.
Как знаки не перестали являться?
И как мучительно пытаешься распознать их теперь!
1
Случилось это, пожалуй, в восемьдесят девятом году — уже в наши дни, как говорится… Уточнить можно бы, дозвонившись Володе Скунцеву и Марине: той весной по старинному обряду они обвенчались на Ставоропольи у друзей своих, казаков-некрасовцев, и через несколько деньков после свадьбы нагрянули к нам в станицу.
Володя уже бывал и в Отрадной, и в старом моем родительском доме… Оставшийся без недавних заботников, дом пустовал, и, когда парни из ансамбля «Казачий круг» — великолепного мужского хора — приехали на съёмки документального фильма о нашем Предгорьи, друзья мои в нем их и поселили.
В ту пору мы с женой, покинув Москву, принялись заново обживать наш дом, намереваясь, коли даст Бог, остаться в нем навсегда… Давалось это — после стольких-то лет столичной жизни — непросто, и появление Скунцевых было для нас не только подарком, потому, что мы хорошо знали их и чистосердечно любили, но и дорогим сердцу знаком, потому что, где бы ни жили, всегда истово исповедовали кавказское: гость в дом — Бог в дом.