Сколько рассказов о Плиеве я мальчишкой слышал еще в станице от наших, от кубанцев, и сколько уже специально, когда собирал материалы о казаках в годы Отечественной, расспрашивал потом и донцов, и терцев, и астраханцев, и уральцев с сибиряками — кого только не было в славном кавалерийском корпусе, созданном Кириченко и после переданном Плиеву. Но кроме многих личных своих историй, как бы отдельных, почти все они непременно рассказывали одну общую: когда в очередном из бесстрашных рейдов по немецкому тылу их уже настигали, брали в кольцо, и ничто, казалось, уже не могло поднять на ноги смертельно уставших, совсем обессилевших казаков, Плиев надевал белую бурку, с нарочитой легкостью вскакивал на коня и начинал свой уверенный молчаливый проезд к линии атаки.
Белая бурка была знаком, что конников поведет он сам, пойдет первым, и все начинали стремительно, откуда только силы брались, вставать на ноги, подтягивать лошадям подпруги и тоже взлетать в седло… Уже через много лет, когда они давно состарились, глаза у них опять зажигались огнем: «Откуда сам Исса силы брал — вот чудо!»
Я все продолжал чтение жориной книжечки, и вдруг глаза у меня щипнуло, грудь наполнил невольный вздох: вот как оно в войну было-то!.. Вернулся к началу отрывка и перечитал еще раз: «На Букановском рубеже произошел уникальный случай. Разведка донесла, что враг готовит наступление. Плиев принимает решение упредить его внезапным встречным ночным ударом. Но времени было в обрез — приближалась полночь: шифровальщик погиб, а передавать распоряжение о подготовке наступления по проводной или радиосвязи открытым текстом означало выдать замысел врагу. И тогда Плиев, зная, что почти во всех частях кавалерии служат земляки, приказал, чтобы в полках к рациям пригласили осетин и передал им приказ открытым текстом на осетинском языке».
Нет на свете ничего случайного, нет!
Пленум, на который мы летели в Якутск, должен был пройти под символическим названием: «И назовет меня всяк сущий в ней язык». Эта пушкинская строка как будто звала в трудный наш час к неразделимому единству России, и я сидел над «Завещанием полководца», задумавшись… Какой пример братства!
Хорошо помню, как в годы студенчества чуть ли не на любой вечеринке Жора принимался пылко рассказывать, сколько среди осетин Героев Советского Союза. «На душу населения» выходило куда больше, чем где-либо по необъятной тогда, и в самом деле, стране — незаметно, чтобы не обижать друга, мы посмеивались… Но разве это, и правда, не так?
Много лет спустя в битком набитом зале я сидел во Владикавказе на II съезде осетинского народа — пригласили как московского атамана и заместителя атамана Союза казаков России. Это было уже перед самым так называемым осетино-ингушским конфликтом, и один из выступавших горько сказал: «Ингуши часто прерывают переговоры. Говорят: мы хотим посоветоваться со стариками. Почему бы вам не сделать то же самое?.. И мы должны были ответить: у нас почти не осталось стариков — все сложили головы в Отечественной войне!»
Тогда у меня тоже щипнуло глаза: если бы обо всем этом хорошо знала Россия! Но купленная — а то мы, профессионалы, не знаем этого?! — «свободная» пресса и продажное телевидение все продолжали усердно раскачивать колыбель, в которой денно и ношно нянчила «боль репрессированных народов» — какое они в конце-то концов выкохали чудовище!
Боль не там, где постоянно кричат о ней. На Кавказе тем более. Об этом терпеливо молчат: как в давние времена молчали раненые воины, когда из тела у них доставали стрелу. Доставали пулю.
В Якутске на пленуме я рассказал и о книжечке моего старого друга, и зачитал рассказ о случае на Букановском рубеже. В хорошо изданном отчете о пленуме моя речь вышла под заголовком: «Казацкая слава.» Говорил я о казачьей литературе и о казачьих писателях, о многонациональном составе казачьего братства — этой давней российской скрепы — о традициях куначества и побратимства, так что пример с одним из «сущих в ней языков» — осетинским был как нельзя кстати, тем более что казацкая слава и осетинская последние два века были во многом неразделимы. Недаром ведь после Октября одни вместе бедовали на Лемносе и в Чатталдже, мостили потом еще крепче объединившую их «Русскую дорогу» в горах Югославии и скитались потом по бесконечным дорогам Европы; другие вместе валили лес в Красноярском крае, мыли золото на Колыме, били шахты в Кузбассе…