Мы, его последователи, дали слово, если сделаем что-то достойное его памяти, то назовем его добрым именем.
Мои дорогие земляки, ещё раз благодарю Вас за то уважение, которое Вы оказали ему и нам, всем Кантемировым, когда мы провожали его — это была потеря не только нашей фамилии, Осетия потеряла достойнейшего своего сына.
Штыр бужныг хуцау хоржах уа уот.»
С деньгами Мишу в очередной раз подвели, он полетел один, полетел неожиданно — несколько исписанных крупным его почерком листков так у меня и остались…
И тогда, как в первый раз прочитал мишины листки, и теперь, когда уже тут, в Майкопе перепечатываю их для очередной своей работы о Кантемировых, не перестаю удивляться странному на первый взгляд совпадению: я по дороге на поминки Ирбека начинаю бормотать любимые стихи из «рыцарского цикла» и тут вдруг впервые так ясно осознаю, что столько лет дружил с настоящим рыцарем, одним из самых последних, может быть, на грешной нашей земле… За поминальным столом говорю об этом печальное слово, и первым меня поддерживает лучше многих других знавший Ирбека умница и добряк Торчинов, один из самых уважаемых людей из осетинской диаспоры, а Миша, так остро переживший потерю старшего брата, достает потом из кармана заготовленную накануне речь — о том же самом. Только и того, что написана она на осетинский, на эмоциональный кавказский лад…
Все думали об одном и том же? Все одинаково оценивали нравственные уроки Ирбека?..
Но неужели и мы тоже — только после его ухода?.. Неужели, и правда, живем мы в стране умерших героев?
Мы все.
В дни этих грустных размышлений получил присланную из Москвы газету «День литературы», в которой один из секретарей Союза писателей России, самый молодой и самый деятельный Николай Переяслов, сам писатель с хорошим пером, в обзоре последних книжных новинок пишет и о романе моего кунака-черкеса Юнуса Чуяко «Милосердие Черных гор или смерть за Черной речкой», над переводом которого сидел я прошлой зимой в Майкопе… Роман многоплановый, сложный, с несколькими временными пластами: здесь и прошлая Кавказская война, и попытка флигель-адъютанта императорского конвоя черкесского полковника Хан Гирея доказать в своих записках на имя Государя Николая Павловича возможность решения межплеменных, межнациональных проблем на Юге мирными средствами… Здесь одна и другая поездка Пушкина на Кавказ, счастливое возвращение и трагическая дуэль на родине. Здесь аульская жизнь после Великой Отечественой, сплотившей Россию в жестокой борьбе с немцами, и нынешняя война — разъединяющая страну чеченская.
Мне пришлось удивиться, как в коротеньком тексте Переяслов сумел сказать о «Милосердии Черных гор», пожалуй, самое главное, но вот ещё что: он процитировал «Белые стихи о Черных горах», мои стихи из письма к Юнусу, которыми он заключил свой роман-гыбзе, роман-плач.
С печалью подумалось: может быть, это знак?.. И в «Рыцарский цикл» со знаменитыми чужими строчками стоит включить мало кому известные — горькие свои?
Вот он, этот «Белый стих о Черных горах»:
«Мы бы и сами хотели получить ответ на этот вопрос, — продолжает в своем обзоре Николай Переяслов, — да вот только ответчика от нас до сих пор прячут на даче в Горках, защищая его какими-то надконституционными льготами и привилегиями…»
Может, об этом не стоило?
Может быть.
Если бы привилегии эти, которых вышеозначенный деятель «проглотил, сколько смог проглотить», другим концом не ударили по тому, что, не щадя себя, поколениями поддерживали и продолжали создавать истинные хранители великого народного Духа, ревнители лучших национальных традиций, в том числе и кавказских.
На внутренней стороне обложки небольшой книжечки Бернарда С. Бахраха «Аланы на Западе», подаренной мне Ирбеком летом 1998 года, после братских его благопожеланий следуют слова: «…в это трудное время произвола и беззакония.»