Лето стояло, и действительно, жаркое, был август, и он задыхался там на своем двенадцатом этаже, выходил в основном только за хлебом да за лекарствами и вдруг умудрился загрипповать… Приходить к себе запретил категорически, а я как раз купил ему громадный астраханский арбуз. После долгих споров сошлись на том, что в лифте я поднимусь на этаж, на виду у него оставлю арбуз на площадке и тут же захлопну дверцу, укачу вниз.
Все так и было: он, полный властной значительности, в одних трусах уже стоял на площадке, я выложил арбуз, поднял в приветствии ладонь, нажал кнопку… Подходил уж к собственной двери тоже на двенадцатом, на Бутырской, когда вдруг подумал: арбуз никак не меньше десяти килограммов, нарочно такой выбрал — сделать понимающему человеку приятное… Но как же он его затащит в квартиру — после недавнего инфаркта больше двух килограммов поднимать ему запретили категорически!..
Первым делом бросился к телефону, набрал номер.
— Молодость пришлось вспомнить, — посмеиваясь, сказал Аскер. — Ногой катил арбуз по площадке, а после из прихожей гнал на кухню… постинфарктный футбол!
И вот услышал, видите ли, по телевизору, что шахтерикам, бугаям этим, нечего пить и собрался нести им минералку!
Старая школа?.. Благородное сердце?
Благородное черкесское сердце.
Мне, и правда что, повезло: в этом они с Ирбеком словно соперничали…
В ту пору Ирбек был во Владикавказе, а когда вернулся в Москву, сам я на Горбатый мост ходил уже как на службу: «думскому» журналу «Российская Федерация сегодня», где в то время работал, потребовался очерк о рабочем движении.
— Бываешь там? — обрадовался Ирбек. — Давай сходим вместе: хочу посмотреть, что там на самом деле…
— Я думал, ты осетин решил поддержать…
— Откуда им взяться там? — удивился Ирбек.
— Да вот нашел одного. Специально для тебя.
— А как фамилия?
— Дзуцев. Тезка твой. Тоже — Ирбек.
— Дзуцев… Дзуцев, — повторил он, пытаясь, видно, припомнить. — А по отчеству?
— Может, тебе также — объем грудной клетки и размер обуви?
— Завтра у тебя будет время? — спросил он решительно.
Назавтра мы встретились у станции метро «Краснопресненская». Возле ближайшего киоска я достал бумажник, и он тоже полез за деньгами.
— Что ты обычно берешь ребятам?
Посмеиваясь, взялся ему рассказывать:
— Это даже как бы не я. Мне тут Аскер… Рвался отнести мужичкам воды, а у самого сердчишко, рассказывал тебе, еле тянет. Куда по такой жаре? Дал ему слово, что вместо него непременно отнесу, и с тех пор у меня проблем нет: беру две бутылки по два литра или три «полторашки». И раздаю ребятам: от черкесского писателя Аскера Евтыха, говорю…
Он остановил мою руку с бумажником:
— Сегодня будем — от осетин, погоди… Надо было, правда, какую-нибудь сумку, а то в руках как-то…
— Джигиту, оно вроде и с сумкой не к лицу? — пошучивал я, снимая с плеча свою. — Давай! Так и быть, носить будет русский Санчо Панса, а раздавать — осетинский Дон Кихот…
Пошли мимо стадиона с высокой, окрашенной в черный цвет железной оградой, на которой в траурных рамках с красными тряпицами по бокам густо висели фотокарточки погибших в 93-ем году.
Мой друг остановился:
— Сколько ж тут народу тогда положили?
— Не знаю, Юра, — сказал я. — По официальным цифрам — что-то около четырех сотен… А знающие ребята говорят, что по ночам ещё долго сносили на баржи и увозили куда-то за город: никак не меньше трех тысяч…
Он стащил свою летнюю кепочку:
— Где мы, слушай, живем? В какой теперь стране?
Постояли с ним на краю палаточного городка, осматривая как будто в большой чаше расположенный чуть внизу шахтерский лагерь, и он спросил:
— Так где, говоришь, мой тезка?
— С него начнём?
Но прежде мы наткнулись на другого…
Поперек набитой в порыжевшей траве тропинки, явно в позе «поддатого», лежало большое, в рост человека чучело с перекошенным в пьяной улыбке хорошо знакомым лицом…
— Это он на рельсах, что ли? — нехотя улыбнулся Ирбек.
— Вчера на рельсах и был, — повел я рукой. — Да вон они, чуть в сторонке.
— А это, значит, отполз?
— Может, кто оттащил… пожалели!
Мимо торопливо прошел небритый мужичок в трусах и в майке, но с шахтерской каской на голове. Перешагнул через «царя Бориса», пошел было дальше, но вдруг вернулся, деловито попинал чучело носами грубых ботинок, обтер потом об него бока своих башмаков и задники, заспешил дальше…