Ставлю коробку обратно в шкаф, теперь надо куда-нибудь залезть или попрыгать. Иду прыгать на Эллочкиной «атаманке», прыгаю и вижу: в углу сидит Эллочкин Тигрёнок, мне он нравится! Слезаю с «атаманки», бегу к навалке и беру своего Барбоса — он очень хороший! Залезаю с ним на Бабушкину кровать и глажу его, а когда его гладишь, руке очень хорошо!
У моего Барбоса есть короткий хвост, если его повернуть в сторону, то Барбос тихо рычит. Но Бабуся говорила, что нельзя кошек и собак дёргать за хвост — им больно! Я никогда не трогаю Барбоса за хвост, я просто его обнимаю и глажу. Я знаю, что он — игрушка, и я его люблю, а он любит меня. Вот и всё!
Извинение
— Ниночка, извинись перед Папочкой, скажи, что больше не будешь, — просит меня Анночка.
— Нет, — сержусь я, — не буду извиняться!
— Ну, пожалуйста, извинись! — просит она, руки к груди прижала, а на глазах слёзы.
Я не люблю, когда она плачет, — мне её жалко, очень жалко, но извиняться я не хочу — за что извиняться, я не знаю! Не понимаю! Папа опять про это: «Ты, Мартышка, очень плохо себя ведёшь!» Я ему что-то сказала, не помню что. Он тоже что-то сказал, я тоже что-то сказала — совсем всё это было неинтересно и непонятно! А теперь надо извиняться! Не буду!
— Ну, Ниночка, пожалуйста, я придумала — тебе ничего не надо говорить! — Она так руки крепко на груди сжала, и слёзы, и улыбается.
Я удивляюсь и спрашиваю:
— Как это — «ничего не надо говорить»?!
Она очень обрадовалась и рассказывает:
— Папочка сейчас в столовой, сидит на своём месте, ты войдешь, а я буду сзади идти, буду держать тебя за платье, он меня не заметит, ты к столу подойдешь, а я скажу: «Папочка, извини меня, я больше не буду!», а ты будешь только ротик открывать.
Я смотрю на неё и удивляюсь — какая она умная, ведь ей только что исполнилось два года! Я думаю: но мне-то уже четыре года, и для меня это, наверное, «ужасная глупость», как говорит Эллочка, но мне жалко Анночку — она же ангел!
— Ладно, — говорю, — пошли!
Она так обрадовалась, что захлопала в ладошки, и мы пошли в столовую. Дверь в столовую закрыта, я встала перед дверью, Анночка сзади взяла меня за платье, я смотрю назад — она даже немножко присела, чтобы её было не видно. Молодец! Идти не хочется, но надо. Я быстро и сильно толкаю дверь — она открывается, и мы заходим в столовую. Папа сидит на своём месте, и Мамочка сидит на своём месте — они пьют чай. Увидели нас, и у них стали такие странные лица! Я подхожу к столу, кладу руку на стол, сама не знаю зачем! Смотрю на Папу, он тоже смотрит на меня большими-большими глазами. Анночка дёргает меня за платье и говорит из-за моей спины: «Папочка! Извини меня, я больше не буду». А я не могу открыть рот — раньше думала, что открою, а сейчас не открываю, не могу, тоже не знаю почему. Папа смотрит на меня очень большими глазами, а я смотрю на Мамочку — она то откроет глаза, то закроет, то откроет, то закроет. И в комнате что-то булькает. Анночка дёргает меня за платье и тащит назад. Мы идём спиной назад, выходим в коридор, и я закрываю дверь в столовую. Немножко стоим, я слышу — Мамочка хохочет.
Анночка спрашивает:
— Ты ротик открывала?
— Нет, — говорю, — не открывала.
— Почему? — удивляется она.
— Не знаю, — говорю, — но всё хорошо, пойдём в кубики играть!
— Пойдём! — радуется Анночка.
Мы идём в детскую, достаем кубики, а я думаю: Мамочка с Папой часто смеются, говорят о чем-то и смеются. Мамочка сейчас смеётся, а почему Папа не смеётся?!
Волшебство
У нас дома очень много волшебства, особенно у Мамочки!
Она играет на рояле. Идёт в столовую, закрывает дверь. А я тогда бегу к двери, тихо-тихо немножко её открываю, сажусь на ящик для сапожных щёток у нас под вешалкой и слушаю, как Мамочка играет, — это волшебство! Она так играет, что у меня всё в груди распухает.
Потом, она танцует! Она кружится, прыгает, летает по комнате или по траве на даче — это волшебство, я знаю, что люди летать не могут, мне Мамочка сказала, что люди летают только в сказках, но мне кажется, что она летает!