– А этот Загрей, он кто? Он единственный, кого я не знаю.
– С ним я и поныне вижусь, – смеясь, отвечала она.
Мерсо стиснул пальцы, больно ущипнув ее.
– Это мой первый, понимаешь. Я была совсем юной. Он чуть постарше. Теперь у него нет ног. Он одинок. Я иногда навещаю его. Он человек добрый, образованный. Все время читает. Тогда он был студентом. Веселый. Такой вот, что еще сказать? Впрочем, он выражается, как ты. Говорит: «Иди сюда, видение».
Мерсо задумался. Он отпустил Марту, она откинулась на спину и сомкнула веки. Немного погодя он сел рядом с ней и, склонившись над ее приоткрытыми губами, принялся разглядывать, ища признаки ее животной божественности и пытаясь избавиться от страдания, которое считал недостойным себя. Но дальше поцелуя дело не пошло.
Когда Патрис провожал Марту домой, она рассказала о Загрее:
– Я говорила ему о тебе. Сказала, что мой возлюбленный очень красив и силен. На что он ответил, что хотел бы с тобой познакомиться. «Мне легче дышать, когда я вижу прекрасное тело», – так он сказал.
– Еще один непростой тип, – отозвался Мерсо.
Марта хотела доставить ему удовольствие и ждала подходящего момента, чтобы, в свою очередь, устроить ему сцену ревности, которую задумала еще раньше.
– Не простой, но не настолько, как твои подружки.
– Какие подружки? – искренне удивился Патрис.
– Ну, те уродины, сам знаешь какие.
Уродинами она называла Розу и Клер, студенток из Туниса, с которыми он познакомился и с которыми, единственными, поддерживал переписку. Он улыбнулся и положил руку на ее затылок. Так они и шли. Марта жила далеко, возле полигона. Улица была длинной и в верхней части наполнена светом, льющимся из множества окон, тогда как в нижней части, где все магазины и лавки были закрыты, – совершенно темна и жутковата.
– Скажи, дорогой, ты их не любишь, этих уродин?
– Нет, конечно, – ответил Мерсо.
Он по-прежнему обнимал Марту за затылок, чувствуя тепло ее волос.
– Значит, меня любишь, – без всякой связи проговорила она.
Мерсо внезапно оживился и громко рассмеялся.
– Вот уж вопрос так вопрос.
– Отвечай.
– Но в нашем возрасте не любят. Нравятся друг другу, вот и все. Позднее, когда стареют, становятся немощными, тогда уж любят. А в нашем возрасте только думают, что любят. Не более того.
Она стала грустной, но он поцеловал ее. «До свидания, дорогой», – на прощание проговорила Марта. Мерсо пустился в обратный путь по темным улочкам. Он шел быстро, чувствуя игру мускулов ног под гладкой тканью брюк; вспомнился разговор о безногом Загрее. Ему захотелось познакомиться с ним, и он решил попросить Марту представить его.
В первый раз, когда Мерсо увидел Загрея, все в нем вскипело. Однако Загрей постарался приглушить остроту ситуации, возникшей в связи со знакомством двух любовников одной женщины, случившемся в ее присутствии. Он вел себя так, будто они с Мерсо были какими-то то ли сообщниками, то ли напарниками, называл Марту «неплохой девчонкой» и громко смеялся. Мерсо уперся и ни в какую не поддавался на его желание как-то разрядить обстановку. Однако стоило им с Мартой остаться одним, он грубо высказал ей все, что об этом думал.
– Получеловеков не люблю. Мне неловко в их присутствии. Мешает думать. А уж такие, которые еще и много из себя воображают, так и вовсе не для меня.
– Да, тебя послушать… – ответила Марта, которая не поняла, о чем он.
Однако впоследствии молодой смех Загрея, вначале отвративший его, показался Мерсо привлекательным, вызвал интерес. Да и плохо скрытая ревность, поначалу направлявшая Патриса в его суждениях, исчезла, когда он пригляделся к Загрею. Марте, которая к месту и не к месту по простоте душевной поминала времена, когда была близка с Загреем, он посоветовал:
– Не теряй даром время. Я не могу испытывать ревность к типу, у которого нет ног. Сколько бы я ни представлял себе вас вместе, его я вижу разве что большим червяком, который ползает по тебе. Сама понимаешь, от этого только смешно становится. Так что, ангел мой, нечего стараться.
Позже он один навестил Загрея. Тот много и быстро говорил, то смеялся, то замолкал. Мерсо как-то очень уютно чувствовал себя среди книг и медных марокканских изделий, в большой комнате, где горел огонь в камине, отбрасывавший отблески на невозмутимый лик кхмерского Будды, который украшал письменный стол. Он любил слушать Загрея. Его поражало в калеке то, что тот думал, прежде чем что-то сказать. Сдерживаемой страстности, жизни, бившей ключом и оживлявшей этот нелепый человеческий обрубок, было довольно, чтобы удерживать Мерсо подле него и порождать в нем нечто, что при известном допущении он мог бы принять за дружбу.