— Сколько фальши, ма! — не выдержала Октавия. Но тут она увидела в лице Винни нечто такое, что заставило ее прикусить язык Сперва, пока мать отчитывала Октавию, Винни выглядел довольным и каким-то униженно-признательным за заступничество, но, когда Октавия засмеялась, он внезапно понял, что мать к нему подлизывается. Он сперва усмехнулся при мысли, что его так легко приструнить, а потом засмеялся громче, потешаясь вместе с Октавией над матерью и над собой. Они попили кофе и поболтали с фамильярностью, знакомой дружным семьям, которая не дает им уставать друг от друга, независимо от того, занимательна ли тема разговора.
Октавия наблюдала, как замкнутое лицо Винни разглаживается и успокаивается, и вспоминала его былую жизнерадостность. Он встречал рассказы Октавии о ее работе в магазине улыбкой и даже смехом, и сам отпускал шуточки насчет своей работы в депо.
Октавия поняла, что брат скучает по ней, что ее замужество нарушило жизненный ритм семьи — и чего ради? О, теперь-то она знала, ради чего! Она внимала зову плоти, тело ее познало страсть, и, обретя ее, она не могла бы снова от нее отказаться — и все же это не было счастьем.
Нет, с мужем она не была так же счастлива, как сейчас, когда ей удавалось прогнать тень одиночества и страдания с лица младшего брата, поднятого с постели и не успевшего прикрыться щитом безразличия. Ей всегда хотелось много сделать для него, но она так ничего и не сделала — что же ей помешало?
Зов плоти, которому она была вынуждена повиноваться. Она нашла ласкового мужа, который помог ей преодолеть былые страхи. У них не будет детей, и благодаря этой и другим элементарным предосторожностям, оберегающим от произвола судьбы, они с мужем преодолеют бедность и обретут лучшую жизнь. Настанет день, когда она все-таки узнает, что такое счастье.
Винни оделся, и Лючия Санта и Октавия залюбовались им с особым чувством, всегда испытываемым в семье женщинами к младшим мужчинам. Обе воображали, как он пройдется по улице, разгоняя девчонок палкой. Они не сомневались, что ему предстоит приятный вечер, полный развлечений, в кругу друзей, которые наверняка восхищаются им, боготворят его, ибо он — кому, как не им, матери и сестре, знать это! — по-настоящему достоин восхищения и обожания.
Винни надел голубой костюм и тонкий шелковый галстук в красную и белую полоску. Он намочил и гладко расчесал на симметричный пробор свои черные волосы.
— Кто же твоя девушка, Винни? — поддела его Октавия. — Почему ты не приводишь ее домой?
Мать без лишней суровости, а, наоборот, с американской светскостью, поощряющей шутку, подхватила:
— Надеюсь, ты нашел себе хорошую итальянскую девушку, а не ирландскую шлюху с Девятой авеню.
Глядя в зеркало, Винни удивился своей самодовольной улыбке, словно у него на счету набралась уже дюжина девушек. Повязывая галстук и дивясь своей лживой улыбке, он только огорчился и помрачнел. Он давно привык к семейной лести, к замечаниям вроде: «Он тихоня, а в тихом омуте черти водятся; за ним нужен глаз да глаз; одному богу известно, сколько девушек он покорил в соседнем квартале».
Слыша их похвалы, ему трудно было удержаться от бессмысленной ухмылки; но откуда у них эта уверенность?
Господи, да ведь он работает с четырех вечера до полуночи, со вторника по воскресенье. Где же ему видеться с девушками? Он незнаком даже с парнями собственного возраста, а только с мужчинами старше его, с которыми работает уже четыре года в грузовой конторе. Он заторопился прочь, грубо хлопнув за собой дверью.
Лючия Санта тяжело вздохнула:
— Куда это он так поздно? С кем он якшается?
Чем они там занимаются? Им наверняка помыкают другие — он такая невинная овечка!
Октавия уселась поудобнее. Ей недоставало книги перед глазами; жаль, что на другом конце квартиры ее больше не ждет своя постель. Но там, далеко, в их чистенькой квартире в Бронксе, муж не уснет, пока она не вернется. Он станет читать и чиркать ручкой в уютной гостиной с застеленным ковром полом, под абажуром, чтобы потом встретить ее с любящей, но одновременно снисходительной улыбкой: «Ну что, хорошо посидела с семьей?» — и поцеловать ее с мягкой грустью, делавшей их чужими друг другу.
Лючия Санта сказала:
— Ты бы не засиживалась. Не хватало только, чтобы ты ездила в подземке в поздний час, когда туда набиваются все убийцы.
— У меня еще полно времени, — успокоила ее Октавия. — Я переживаю за тебя. Может быть, мне остаться на пару дней, чтобы ты отдохнула от детей?
Лючия Санта пожала плечами.
— Позаботься лучше о муже, иначе станешь вдовой — тогда узнаешь, что довелось пережить твоей матери.
— Тогда я просто опять переберусь к тебе, — беззаботно ответила Октавия. Однако, к ее удивлению, Лючия Санта устремила на нее угрюмый вопрошающий взгляд, словно не поняв шутки. Она покраснела.
Видя, что задела чувства дочери, мать стала оправдываться:
— Ты разбудила меня в неудачное время. Я во сне как раз собралась проклясть своего чертова сынка — наверное, мне и впрямь следовало бы его проклясть.
— Ма, забудь ты об этом! — безмятежно посоветовала Октавия.
— Никогда не забуду! — Лючия Санта прикрыла глаза ладонью. — Если есть на небе бог, не избежать ему кары. — Она потупилась и снова стала казаться бесконечно утомленной. — Отца засыпали землей, а его старший сын не пролил ни слезинки! — Ее голос звенел гневом. — Значит, Фрэнк Корбо жил на этой земле зря, напрасно страдал и обречен корчиться в аду. А ты еще заставила меня впустить Джино домой без взбучки, даже без словечка осуждения… Его никогда не беспокоили наши чувства. Я-то думала, что с ним случилось что-то страшное, что он спятил, как его папаша. А он как ни в чем не бывало заявляется и даже отказывается давать объяснения! Я сдержала гнев, но он душил и душит меня! Что он за зверь, что за чудовище? Заставляет мир презирать его отца и его самого, а потом смеет возвращаться, есть, пить, спать без малейшего стыда! Он мне сын, но в своих снах я проклинаю его и вижу мертвым в отцовском гробу!…
— К черту! К черту!!! — заорала Октавия. — Я была на похоронах, хотя и ненавидела его. Что же из того? Ты была на похоронах, но не выдавила и слезинки. За целый год перед его смертью ты ни разу не навестила его в больнице.
Эти слова успокоили обеих. Они ухватились за кофейные чашки.
— Джино возьмется за ум, — сказала Октавия. — У него хорошая голова. Может быть, из него еще выйдет толк.
Лючия Санта презрительно усмехнулась.
— Да уж, толк: лодырь, преступник, убийца! Но я точно знаю, кем ему ни за что не быть: мужчиной, приносящим домой деньги, заработанные честным трудом.
— А-а, вот почему ты бесишься — потому что Джино не работает после школы! Потому что он — единственный, кем тебе не удается помыкать.
— Кто же должен им помыкать, если не родная матушка? — подбоченилась Лючия Санта. — Или ты полагаешь, что у него никогда не будет босса? И он надеется на то же самое. Неужто он всю жизнь будет есть бесплатно? Не выйдет! Что с ним станет, когда он узнает, что такое жизнь, как она трудна? У него слишком большие ожидания, он получает от жизни слишком много удовольствий! Я тоже была такой в его возрасте — и потом страдала. Я хочу, чтобы он научился жизни от меня, а не от чужих людей.
— Ничего не получится, ма. — Октавия помялась. — Посмотри на своего любимчика Ларри: сколько ты с ним возилась — а он теперь без пяти минут гангстер, собирающий деньги для своего дутого профсоюза.
— О чем ты? — Лючия Санта презрительно отмахнулась. — Я не могла даже заставить его поколотить младших братьев — до того он был малодушный.
Октавия покачала головой и медленно произнесла, не скрывая удивления:
— Ма, иногда ты бываешь очень проницательной. Откуда же такая слепота?
Лючия Санта рассеянно отхлебнула кофе.
— Ладно, он теперь не имеет отношения к моей жизни. — Она не увидела, как Октавия поспешно отвернулась, и продолжала:
— Джино — вот кто не выходит у меня из головы. Ты только послушай: ему дают прекрасное место в аптеке, но он вылетает оттуда через два дня. Два дня! Другие люди держатся за место по сорок лет, а мой сын — два дня!