ГРОМЫКО (бывший министр иностранных дел СССР): …Видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом, но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы…
Комментарии нужны?
С каждым днем работа Рыбакова в журнале все трудней и трудней. Возвращается в Переделкино измотанный до предела. Уже не валидол берет с собой — нитроглицерин. «Оспариваю каждое слово, каждую фразу. Говорю Смолянской: „Ты на моем романе подорвала свою репутацию, ты душила его“. Она: „Ничего, если он выйдет в таком виде, моя репутация будет в порядке“. Выпил таблетку седуксена и все равно дохожу до белого каления. А Смолянская хоть бы хны». — «Так, может, она выпила пять таблеток успокаивающего перед встречей с тобой?» — Смеется: «Наверно…»
Рассказывает дальше: «Познакомился сегодня с Сергеем Юрским. Знаешь такого актера?» — «Толечка, кто же его не знает?!» — «Юрскому сказали: „В журнале Рыбаков“». Он зашел в комнату, где мы сидим со Смолянской. «У вас потрясающий роман! Не давайте снимать ни одного слова».
Дома кормлю Толю обедом и сажусь смотреть отредактированные страницы. Смолянская на свой вкус исправляет стиль — оголяет глаголы, снимает местоимения «он», «она», фраза сразу становится хромой.
— Поди сюда, — зову Толю. — Зачем здесь инверсия? Это же звучит по-татарски, не по-русски. Восстанавливаем, как было.
И опять, и опять читаю привезенные после редактуры страницы. Наседаю на Толю: «Что, „Дружба народов“ хочет научить тебя писать?!»
В конце концов он мне говорит: «Таня, ты меня терзаешь еще больше, чем они! Давай покончим с такой практикой!»
Смотрю на его измученное лицо, на черные круги под глазами… «Ладно, — киваю головой. — Больше не буду вмешиваться в ваши дела». Но сердце мое рвется на части. В 80 м году Рыбаков попросил меня уйти с работы. Шесть лет мы сидели с ним над рукописью, выверяя каждое слово, каждую фразу. И теперь все это идет насмарку.
Помню, как в Нью-Йорке набирала на компьютере те печальные страницы для «Романа-воспоминания».
Толя входит в мою комнату. «Где ты остановилась?»
Читаю: «Как-то пошли с Таней погулять. Встретили Вениамина Александровича Каверина, восемьдесят четыре года ему, совсем слабенький, походка неуверенная, мерзнет, перебирает пальцами в варежках, ведет его под руку Ариадна Борисовна Асмус, вдова профессора Асмуса, — дачи рядом, соседка…
Я рассказал ему про свои „черные дни“, он прослезился, потянулся меня обнять: „Анатолий Наумович, голубчик, утешьтесь, вы напишите об этом новый роман…“ — „Да, да, конечно, Вениамин Александрович, Таня ведет дневник. День за днем“.
— Вот сюда вставь абзац, — говорит Толя, — я продиктую: „И все же в словах его звучала не только жалость. „Напишите новый роман“. В этом был весь Каверин: книга — пристанище от треволнений и невзгод, единственный целитель и избавитель…“
Двадцатого декабря приходит Баруздин. Главный редактор журнала просит выбросить еще несколько фраз. Они отпечатаны на машинке — своего рода письмо.
Толя читает их вслух:
„Рассуждения Сталина: если при этом погибнут несколько миллионов человек…“ — надо ли это?
Еврейская тема. Зачем педалировать?
Коллективизация… „При этом погибли миллионы людей“. Так ли? По Большой советской энциклопедии, в 1941 году в местах поселений находились 930 кулаков.
Явное сочувствие в адрес Бухарина и Рыкова. К чему? Ведь они не реабилитированы». И далее в том же духе…
— Теперь послушай меня, — говорит Рыбаков. Тон резкий, яростный. — Не принимаю ни одной твоей поправки, ничего больше выскабливать не позволю. Роман от вас забираю.
Баруздин вскочил.
— Толя, дорогой, что ты говоришь?! Я уже на весь мир объявил, что мы печатаем «Детей Арбата»! Тираж со ста тысяч скакнул за миллион!
— Ты объявил о романе, который я вам дал, а хочешь печатать огрызок, который вы из него сделали. Ты — сталинист!
— Это моя точка зрения как человека. А как редактор я понимаю, что тебя надо печатать!
— Показывать в апреле фигу я не намерен! И этого не хотят! Мой роман — одна из козырных карт. Ты продолжаешь жить в 51-м году, не видишь, что происходит вокруг. Читал ты воскресную «Правду», где народная учительница приводит вопрос своей ученицы: «Почему, если Троцкий враг, он так долго был в советском правительстве?» А у меня, где было нужно и не нужно, вы вычеркивали фамилию Троцкого!
«Знамя» публикует прозу Ржевской о Жукове, где говорится о беззакониях Сталина, Трифонов идет у них, два рассказа Искандера. Этот их номер верстался в августе, а вы в декабре продолжаете из романа все выскабливать!