«Хрущев хотел быть Сталиным, но без сталинизма. Брежнев хотел вернуться к сталинской системе, но без Сталина. Те же сталинские методы: все централизовано, опять КГБ, борьба с инакомыслием».
— Положи мне на стол, теперь я посплю.
Выключаю в кабинете телефон, оставляю дверь открытой. Надо бы мне попечатать: гора исписанных Толей страниц лежит возле машинки, но пальцы не слушаются, попадаю не на те клавиши. Встаю из-за стола, иду на цыпочках в кабинет, спит и спокойно дышит.
Рассказываю Ирочке: «Вот какая у нас беда!» — «Мама, — говорит она, — мы с Сашкой не хотели тебя огорчать, но Наумович (за глаза они называют Толю Наумовичем) очень плохо выглядел последнее время». — «Очень, — соглашаюсь с ней, — он возвращался из журнала просто мертвым».
Около двенадцати приезжают московские врачи. Берут кровь на анализ, снимают кардиограмму, сравнивают с предыдущей: ухудшений нет. Просят соблюдать щадящий режим, полеживать, на улицу пока не выходить, не нервничать. В холод обязательно закрывать рот шарфом.
Но я верю Насте Некрасовой — любимой ученице академика Мясникова. В кардиологическом центре, носящем его имя, она делит обязанности заведующей отделением с еще одним врачом, тоже доктором наук.
Знаю ее много лет, мы дружим. Сходные судьбы у нас, с одной только разницей: ее отец не был расстрелян, как мой, работал в подмосковной «шарашке». Ездила она туда девочкой, возила передачи, каждый раз замирала от ужаса, завидев вышки с часовыми: вдруг в комендатуре ее задержит охрана, оставит за колючей проволокой?
Настя выхаживала Винокурова после инсульта, теперь выхаживает Толю, они оба ее постоянные пациенты. Приехала после работы, посмотрела кардиограммы, послушала Толю, добавила к обычным лекарствам четыре таблетки сустака в день.
Звонит телефон. Из «Дружбы народов» сообщают, что пришла верстка. Хорошо бы забрать ее завтра. Объясняю ситуацию, спрашиваю Настю, могу ли я о ставить Толю и съездить в Москву. Кивает головой: «Можешь».
Мои планы, однако, сбивает шведская журналистка. Просит принять ее в 10 утра. Ей наконец выделили русского оператора. «Толя, это шведка, примешь ее?» — «Как скажет Настя». Настя не возражает: «Но, Толя, ограничь ее временем, тебе не надо уставать».
Но как тут не устать, когда один журналист, например, просидел у нас шесть часов. Был это знаменитый комментатор Майк Уоллес из Си-Би-Эс. Его еженедельную программу «60 минут» смотрит вся Америка. В группе десять человек плюс два наших переводчика. Носят аппаратуру из комнаты в комнату, пробуют софиты, тут же вылетают пробки… К концу шестого часа на Толе уже нет лица. Но это, конечно, был своего рода рекорд. Другие журналисты заканчивали съемки за два-три часа.
Опять звонок. Караулов из «Огонька». С торжеством объявляет: «Отрывок из „Детей Арбата“ послан в набор!» Намекает: кто-то был против (фамилии не называет), но Коротич, узнав о том, что отрывок лежал у них с октября, пришел в негодование и учинил на редколлегии разнос. Караулов хочет к нам приехать с версткой. Пугает: «После выхода нашего номера сталинисты сожгут вашу дачу».
«Андрей, — говорит Толя, — я плохо себя чувствую, не надо приезжать. Давайте все обсудим по телефону. В тексте что-то меняли?» — «Нет, ничего». — «А во врезке?» — «Во врезке Коротич снял слова о неоправданных жертвах». Рыбаков на дыбы: «Или восстановите, или верните мне материал». — «Восстановим».
Только муж мой кладет трубку, звонит Егор Яковлев, главный редактор «Московских новостей». На будущей неделе пришлет корреспондента. Рассчитывает на развернутое интервью. Толя записывает фамилию: Мартыненко Ольга Евгеньевна.
— И это вы так живете? — ужасается Настя. — Каждые десять минут звонок?
— Да мы уж привыкли…
Семь часов. Толя хочет мне почитать страницы, которые успел набросать. Алферов отпускает Сашу Панкратова, эта глава уже была написана раньше. Сейчас идет продолжение: с разными приключениями Саша добирается до Канска. Подходит к железнодорожной кассе, едет в Москву. Билеты только купированные. «Черт с ним», — думает, покупает дорогой билет. Входит в купе, там уже сидят трое. Видимо, энкавэдэшники. Спрашивают Сашу: откуда и куда? «Ездил бабушку хоронить». Один смотрит на него с прищуром. Пьют водку, угощают Сашу. Рассказывают, как одиннадцать человек брали кого-то. «Одиннадцать на одного?» — спрашивает Саша. Тот, что с прищуром, продолжает на него смотреть. Когда другие вышли из купе, говорит: «Врал ты все, я тебя сразу раскусил!»