— А дальше что? — Мне интересно.
— Дальше я еще не знаю. Посмотрим, как получится, надо прописать сначала. Наверное, Сашу спасет то, что им пора сходить.
Еще сижу у Толи в кабинете, слышим стук в дверь.
Приехала Юля Хрущева с журналистом Карло Бендетти, с ними еще два итальянца — муж и жена. Он фотограф, она редактор. Вместе с Карло создали новый журнал: «Интермедия». Фотография Рыбакова вынесена на обложку первого номера, статья Карло о нем внутри. (На Международной книжной ярмарке в Москве у бедного Карло украли половину экземпляров с фотографией Рыбакова, выставленных на стенде.)
Долгий разговор. Показываю Юле глазами на дверь. — Ой, — спохватывается она, — уже одиннадцать часов, нам пора!
Вот тебе и щадящий режим!..
Верстка
Наутро шведская журналистка взяла у Толи интервью, оператор снял несколько кадров — в кабинете, на террасе, Толя надел дубленку, ушанку, взял в руки палку из можжевельника — подарок сына Леночки Николаевской, вышел за калитку, немного прошелся, повернул назад, и тут застрекотала камера — снимают, как он идет по улице, поднимается на крыльцо. Любимый кадр всех телекомпаний. Все, стоп, съемка закончена.
Шведка довезла меня до «Дружбы народов», беру верстку и мчусь обратно в Переделкино. Отряхнула снег с сапог и, не снимая куртки, протягиваю мужу верстку: «На, радуйся!»
Садится тут же читать, я пойду следом за ним, а пока надо разогреть обед: есть хочется до смерти. Завтракали в восемь, а сейчас уже начало четвертого.
Выходит ко мне: «Скажу тебе, это читается… Невозможно оторваться!»
Действительно, невозможно оторваться!
В следующие дни сидим дома. Ждем звонка из «Дружбы народов» — прошла ли первая часть цензуру. Не звонят. «Плохой признак», — говорит Толя.
А тем временем набегают разные дела: надо ехать в Москву. Возвращаемся. Дома на автоответчике голос Баруздина — просит позвонить в журнал.
— Дай-ка мне сигарету, — просит Толя. Он бросил курить, но в редких случаях берет у меня одну-две штуки. Звонит. Баруздин уже уехал. Секретарь радостно: «Анатолий Наумович, в цензуре все подписано! Сергей Алексеевич собирался сам вам сказать об этом, пожалуйста, сделайте вид, что вы ничего не знаете, не выдавайте меня!»
Рыбаков тут же набирает номер Татьяны Аркадьевны: «Расскажи подробности!» — «Толя, мы не хотели тебе говорить, но верстку в цензуру послали десять дней назад. Волновались все это время ужасно. Баруздин настаивал: „Надо сообщить Рыбакову“. Но мы его отговорили: „Зачем и Рыбакову нервничать?!“ В редакции просто праздник, все ходят именинниками».
Через два часа звонит Баруздин:
— Толя, поздравляю! С цензурой все в порядке. В пятом номере помещаем анонс твоей второй книги.
— Интересное дело, — говорит Рыбаков и подмигивает мне, — как это вы помещаете анонс книги, которую я вам не давал? Опять будете меня мучить? У меня уже был сердечный приступ, Таня вызывала «скорую помощь». Хватит!
— Ну что ты, Толя! Там уже 37-й год, там — другое дело, уже нет Кирова, там все ясно: сплошное беззаконие было, почти все уже реабилитированы. Давай название и короткую аннотацию.
— «Тридцать пятый и другие годы», — диктует Рыбаков.
В цензуру за версткой ездила заместитель ответственного секретаря. Цензорша ей сказала: «Всю ночь читала и всю ночь плакала: это и по мне проехало».
Три события
14 марта. У нас сразу три события. Утром звоню Ире, поздравляю с днем рождения. Сообщаю ей: «„Огонек“ вышел и одновременно большой материал в „Нью-Йорк Таймсе“, тот же отрывок переведен, что и в „Огоньке“, — им важно было все дать в один день с Москвой. Завтра устроим пир».
Накануне позвонила из кабинета Коротича корреспондентка Фелисити Берранджер: хочет приехать, чтобы взять у Рыбакова интервью. Коротич берет трубку. Благодарит Рыбакова за предоставленный «Огоньку» отрывок из «Детей Арбата»: «Это как раз то, что сейчас нужно нашему обществу».
В четыре часа у наших ворот останавливается две машины. Во второй машине муж Фелисити — Филл. Фотографирует Толю и тут же уезжает в Москву: надо проявить пленку и отправить фотографию по факсу в Нью-Йорк.
В восемь вечера Фелисити звонит из дома. Закончила статью и репортаж, переводит отрывок. Спрашивает: как фамилия Саши, кем работает? «Панкратов. Студент».
В два часа ночи все ушло в типографию. 14 марта вышла газета. Завидуем: «Вот как работают американские журналисты: в четыре часа начала, в два ночи кончила. И спокойно легла спать. Никакой тебе цензуры, никакой трепки нервов: это выброси, другое вставь…»