Маллер передает просьбу Рея Кейва: не может ли Анатолий послать ему «Тяжелый песок» на английском языке? Объездил все магазины в Нью-Йорке, не нашел: роман давно распродан.
Толя выносит из кабинета издание английского «Пингвина». Хотел подарить Шульцу — госсекретарю США. В середине апреля тот был с визитом в Москве, и Зоя Богуславская, жена Вознесенского, устроила у себя прием в его честь. Все приглашенные догадались принести ему книги в подарок: Айтматов, Рощин, Дементьев — поэт и главный редактор журнала «Юность», Зураб Церетели — альбом с репродукциями своих работ, и только мы оплошали. Решили: пошлем в Америку через «Тайм».
За столом протестуют: «Шульц обойдется! Обойдется Шульц! Лучше Рею Кейву подарить! Роджер ему передаст».
Следующие два дня уходит на обсуждение пунктов договора. Медленно, нудно, с придирками. Толя ярится, Роджер сохраняет спокойствие. Переговариваются на французском. Оба знали язык в юности, многое подзабылось, но нужные слова всплывают в памяти — понимают друг друга. Роджер настаивает, чтобы на американском издании стоял копирайт Рыбакова. Наши отказываются. Толя уже по-русски: «Зачем нам нужны эти крючкотворы? Я сам подпишу с вами контракт!» Эта фраза брошена специально для юристов. Переводит Роджеру. Тот отвечает: «Анатолий, имей терпение. Я своего добьюсь».
И в конце концов добивается. Улыбается. Приглашает всех в Хаммеровский центр на ланч. Толя опять по-русски: «Зачем ты будешь кормить своих мучителей?!» Смысл сказанного понятен Роджеру и без перевода. «Анатолий, у нас так принято!»
— Ели и пили, — рассказывает мне Толя дома, — с большим удовольствием. Пошутил, прощаясь с Роджером: «Ты не успел осмотреть Кремль, но побывал в Переделкино, познакомился с нами, сельскими жителями, столкнулся с советскими бюрократами, так что имеешь какое-то представление о России…»
Роджер улетел довольный. Стать редактором «Детей Арбата» — большая честь.
Пока мужа нет дома, записываю на отдельной странице, кто звонил. Список у Толи уже перевалил за сорок. Конецкий из Ленинграда:
— Хозяин где?
— Хозяин подписывает договор с американцами.
— Ладно, тебе скажу: нашлись у нас предприимчивые люди. Завели бизнес — дают журнал под паспорт на Две ночи и день. Берут пятерку. К ним очередь стоит.
— Вот молодцы, — смеюсь. — Может, мне пойти по их стопам? Съехать от Рыбакова, прихватить с собой пять журналов, брать по десятке. Сразу разбогатеем…
— Не торопись, — советует. — Выйдет книга, будешь брать по два червонца. И уже серьезно: — Скажи Рыбакову, впечатление от первой части в журнале еще сильнее, чем от рукописи. Очень страшно.
Приезжает на велосипеде почтальон Костя, заходит в дом, вываливает на стол груду писем: в почтовый ящик не поместились. Письма приходят и на московский адрес, и в журнал.
Толя, попрощавшись с Роджером, заехал на московскую квартиру. Звонит мне, у меня короткие гудки, занято и занято. Недоволен. «Потом объясню, — говорю, — что у тебя?» — «Таня, я сегодня был счастлив, как никогда! Заключили договор — наше дело сделано. Мы победили! С кем так долго говорила?» — «Татьяна Аркадьевна читала мне потрясающее письмо от читательницы. Она перешлет нам его. В Москве письма есть?» — «Семь штук». — «А тут — гора. Вечером посмотрим».
Завели пять папок. В одну складываем письма бывших репрессированных. (Много ценных сведений.) В другую идут письма детей репрессированных. На третьей фломастером написано: «Читательские». На четвертой — «Молодые». (Благодарность за сказанную правду.) В большом конверте — злобные и угрожающие. Такое тоже было. Рыбаков подсчитал: это процентов десять, не больше.
Вскрываем заказную бандероль. Пишет бывший прокурор из Мариуполя. Приводит несколько случаев из практики 37–38 годов. Каждая страница подписана. Толя мне: «Так следователи в тюрьме подписывали каждую страницу во время допроса».
Бандероль эта давно находится в архиве. Но одну историю никогда не забуду. В город пришло предписание: арестовать сто греков, обвинив их в шпионаже. Девяносто девять нашли. Нет сотого. Энкавэдэшники в штатском стоят на углу одной из улиц. Идет темноволосый человек на работу. Его хватают, запихивают в машину, везут в НКВД.
«Как фамилия?» — «Григорьев». — «Будешь Григопулос. Признавайся, гадина, шпионил?! Десять лет лагерей!» Когда началась реабилитация, написал этот бедняга письмо в прокуратуру. Долго искали Григорьева, не арестовывали такого! Наконец посмотрели дело Григопулоса, все выяснили, реабилитировали. К этим страницам было приложено письмо: «Уважаемый Анатолий Наумович! Может, эти записи пригодятся вам для вашей благородной работы. Буду рад». Подпись.