Я спрашиваю: есть ли в его списках мой отец? Называю фамилию, имя, отчество, кем работал до ареста. Вечером звонит: «Ваш отец есть». Через несколько дней перезванивает, добыл еще материал: «В деле вашего отца десять страниц, в деле вашей матери — восемь». И тут неожиданно для себя я рассказываю этому незнакомому, по существу, мальчику, то, чего не знает даже Толя. Конкретная цифра в восемь страниц вдруг выплеснула на поверхность слова моей мамы, которые долгие годы лежали камнем на сердце: каждый раз, когда ее из Бутырок везли допрашивать на Лубянку, она думала, что ее везут на расстрел…
— Спасибо, — говорю, — никогда не думала, что узнаю, сколько раз мою маму возили на допрос. Еще раз спасибо.
Стыдно мне, что так неприязненно их встретила. Стыдно, что испугалась «Памяти». Толя мне: «Когда ты вошла с ними на террасу, у тебя лицо было белое, как мел».
Но продолжу…
7 декабря Толя уехал в город: звонили из «Московских новостей» — конец года, просили получить гонорар. На Пушкинской площади толпа. Крики: «Жиды, жиды…» Впервые видел такое сборище. Полчаса стоял и смотрел. Ужасное впечатление. Одинокие голоса: «Что евреи сделали плохого?» — «Все погубили, крестьянство загубили. Всюду жиды засели. Убирайтесь в Биробиджан или в Израиль!»
Милиция бездействует.
Начало июня 88-го года. По Москве разбрасывают листовки о предстоящих погромах. В журнал «Октябрь», где работает Ирочка, попало несколько штук. Саша улетел в командировку в Алма-Ату, Ира на всякий случай увозит мальчишек на субботу и воскресенье с дачи в Москву.
18 января 1990 года. Записываю со слов Наташи Ивановой. В Доме литераторов идет собрание объединения «Апрель». В зал врываются сто боевиков из «Памяти». Одеты по-разному, многие в черных рубашках с портретами Георгия Победоносца на коне. Развернули плакат: «Яковлев — агент сионизма». Выкрикивают: «„Апрель“ — жидомасонская организация», «Межрегиональная депутатская группа — жидомасонская организация», «Вы не писатели, настоящие писатели — Белов и Распутин!».
Наташа поднялась на трибуну: «Позор! Антисемиты! Кто их сюда пустил?!» Началась свалка. Курчаткину разбили очки, ударили в висок. Вызвали милицию. Она стала их задерживать, но тут появились двое в штатском, предъявили свои документы, и боевиков стали отпускать. В вестибюле те успели прокричать: «Сейчас пришли с мегафонами, в следующий раз придем с автоматами!»
Депутатская группа собирается сделать запрос в правительство. «Апрель» — подать в суд на КГБ.
После инцидента в Доме литераторов подали документы на отъезд наши друзья Ляссы, которые хранили пленку с рукописью «Детей Арбата» в коробке из-под монпансье. Горюем: «Опустеет без вас Москва…»
Но это я в своих мыслях улетела в 1990 год. А на странице, которую начала писать, стоит «10 мая 87 года». Из «Московских новостей» Толя поехал к своим, на проспект Мира. Его первая жена Ася, мать Алика — старшего Толиного сына, печет, жарит, парит, готовится к торжественному ужину: внучке Маше исполняется 16 лет. Накануне долго думаем: что же девочке подарить? Решаем: дадим деньги. Умная, красивая, талантливая, пусть разгуляется, походит по магазинам, выберет все, что ей нравится.
Звонит мне оттуда:
— Что делаешь?
— Работаю, Толечка.
— Новости есть?
— Я все записала у тебя на календаре: 15 мая фотокорреспонденты из 50 стран будут снимать сюжеты для книги «Один день Советского Союза». (Велик был интерес к перестройке и к нашей стране в те годы!) К нам приедет американка Грейс Кеннан, ее отец был у нас послом в 52-м году. То ли она ходила в детский сад, то ли в начальные классы школы, я толком не поняла. Немножко говорит по-русски. А 23 мая приедет корреспондент из Си-Би-Эс Дэн Разер. Они позвонят накануне, уточнят время. Вот и все.
Одинокий орел
Звонят из Си-Би-Эс: Дэн Разер, как и предупреждали, будет у нас 23 мая в три часа. Три часа — это прекрасно: у нас изменился режим дня. Толя теперь встает раньше меня, на кухонном столе лежит записка, что ему взять на завтрак. А я работаю до двух ночи. Днем практически не получается сесть за машинку: все время что-то отвлекает. А ночью — раздолье. Муж мой спит, друзья спят, спят корреспонденты, телефон молчит, можно сосредоточиться.
Стою в ванной комнате, сушу волосы после душа. Толя открывает дверь: «Таня, скорей одевайся! К дому подъехали американцы». Смотрю, что на нем, — джинсы и любимая красная майка. «Надень голубую рубашку», — советую и бегу в свою комнату. Десять пятнадцать на часах, и это вместо трех! Ничего себе. Толя справляется быстрей меня, встречает их, ведет в кабинет.