К Толе подходит издатель лондонского «Пингвина» Питер Майер. Мы знакомы, Питер Майер приезжал к нам в Переделкино. Обещает тут же выпустить второй тираж «Тяжелого песка», где на обложке будет сказано, что эта книга написана автором «Детей Арбата». Выпустил. Прислал нам несколько экземпляров.
Больше всего свободного времени у нас было в Голландии. Тоже телевидение, тоже интервью, но нас хотя бы свозили в Саардам показать домик Петра Первого. Как этот великан мог умещаться на кровати для десятилетнего ребенка — непонятно. Оказывается, объясняет гид, тогда спали сидя.
Хотим перекусить. Какой-то прохожий останавливает нас: «Вы Рыбаков?» — «Да». — «Видел вас по телевизору. Хочу пожать вашу руку. Куда направляетесь?» — «В рыбный ресторан». — «Загляну туда». Приносит литровую бутылку водки: «Помните о Голландии, а мы будем помнить о вас».
После Италии мы приехали во Францию, прожили месяц в Париже в гостинице «Ленокс» на углу бульваров Распай и Монпарнас. Журналисты приходят в издательство «Альбен Мишель» — это в пяти минут хода от гостиницы. У меня — переводчица Ольга. Прошу ее: «Покажите мне медицинский факультет Сорбонны. Там познакомились мои родители». В глубине души надеюсь: вдруг они мне приснятся, подадут какой-то знак. Нет, не приснились. Отца так же, как и братьев, ни разу не видела во сне. Мама снилась иногда в том самом темном платье, в котором была похоронена. Но не о том речь впереди.
Рыбаков дает автографы в магазине русской книги «Глоб». Стоит огромная очередь. Многие покупают по нескольку экземпляров, чтобы отослать своим родственникам и друзьям в Советский Союз. У нас «Детей Арбата» купить трудно. Председатель Госкомиздата Ненашев говорил: «Чтобы насытить рынок этим романом, надо издать тридцать миллионов». А было издано десять с половиной. Мало для такой громадной страны.
Я жду Толю вместе с Каролем, известным в Париже журналистом, другом Евтушенко. Познакомилась с ним много лет назад, а потом, когда тот приезжал в Москву, познакомила его с Толей.
Кароль нервничает, поглядывает на часы. В ресторан на набережной Сены, куда он собирается нас повести, возможно, уже пришел его друг, с которым мы тоже знакомы. Неудобно. Но кто мог подумать, что продажа книги растянется на два с половиной часа?
Кароль — поляк. Был сослан в Сибирь с родителями, бежал оттуда в Ростов. Смутно припоминаю по рассказам Евтушенко, что Кароль сидел в нашей тюрьме, потом уехал в Польшу, а оттуда — в Париж.
— Анатолий, почему ты в романе сделал хорошим энкавэдэшника, Алферова? — В голосе недоумение.
— Я сделал его хорошим потому, — отвечает Толя, — что один такой энкавэдэшник помог Тане добраться до матери в лагерь. Я напишу об этом рассказ, у меня уже есть название: «Начальник поезда». И есть концовка: «Господи, прости этому человеку все его прегрешения за то, что он помог той девочке».
Та девочка, как вы, наверное, уже поняли, — это я. Мне четырнадцать лет.
Поездка за мамой
— Таня, ну что ты улыбаешься, я ведь жду!
Сидим с Толей в Переделкино напротив друг друга на террасе, за деревянным столом, перед ним лист бумаги, хочет записать кое-что для рассказа «Начальник поезда».
— Смешно вспоминать себя четырнадцатилетней, потому и улыбаюсь…
Лицо бледное, ноги толстые, да еще ярко-розовые чулки — выдали в школе по ордеру две пары, других нет. Бумазейная коричневая юбка, тоже по ордеру, на размер меньше, чем надо, еле втискиваюсь в нее, прямой пробор всегда уродовал, косы… Причесалась бы по-другому, но нельзя: школа женская, строгая, никаких распущенных волос! Директриса стоит в дверях, поднимаемся по лестнице, протягиваем руки ладонями вниз, смотрит — нет ли лака на ногтях… Зубы металлические, глаза рыбьи, бесцветные, боимся ее как огня.
Двойка в четверти по дисциплине — читала на уроке Золя. Моя подруга, Оля Шостак, слишком поздно толкнула локтем, учительница по истории подошла, схватила у меня с колен книгу, перевернула страницу: «Нана». — «Вот, оказывается, чем интересуются наши девочки! Жизнью проституток!»
Урок по военному делу. Фамилия военрука — Капустин. «На первый-второй рассчитайсь!» Маршируем по улице, у каждой через плечо холщовая сумка с противогазом. «Противогазы надеть!» Начинаем хохотать, натягивая их. «Смешки прекратить!»
— Толя, — говорю, — а я видела, как по Садовой гнали пленных немцев. Жалкие, понурые. Толпа на тротуаре. Не было к ним ненависти, вот что удивляло. У кого что есть в руках, то им и кидали. Пачки папирос, лепешки, куски хлеба. У меня ничего не было, а то тоже бы кинула. Но мне тогда уже шестнадцать лет исполнилось.