Молодая женщина ослепительной красоты открывает мне дверь. Разговаривает со мной, как со взрослой. Родители живут в Америке, еще дореволюционные эмигранты. Назвали Верой, фамилию дали — Родина. Соображаю: «Вера в Родину». В 19 лет приехала в Москву: мечтала стать комсомолкой. Мечта сбылась. Работала переводчицей. Вышла замуж за крупного партийного работника, его перевели в Баку, там у них родился сын. Мальчику было два года, когда арестовали мужа, потом арестовали и ее, дали пять лет лагерей, а мальчика забрали в детский дом — в Баку ни родственников, ни знакомых, которые могли бы приютить ребенка. И в Москве тоже ни родственников, ни знакомых. Сейчас остановилась на два дня у родителей солагерницы. «Вера, — говорю ей, — считайте, что теперь у вас здесь есть я и тетя Дина, она замечательная. Да и мама моя будет жить в двух часах езды от Москвы». — «Да, Таня, я очень дружна с твоей мамой, я ведь приехала специально за тобой. Когда списывают заключенную по болезни, то не имеют права отпустить ее одну, без сопровождения. А у меня уже кончился срок, но я устроилась в лагере вольнонаемной. Нет у меня теперь другого дома». (Но там была еще и любовь. Это мне рассказала позже мама. Веру полюбил начальник лагеря, и она осталась возле него.)
— А как я узнаю свою маму? — Вот что давно уже меня мучит. — Введут меня в барак, там сотни женщин… Не кричать же: «Мама»? А вдруг она тоже меня не узнает и не откликнется?..
— Глупости! Никто тебя в барак не пустит. Мы сразу пойдем с тобой в комендатуру, туда и приведут Наталью Владимировну. Не пугайся, ее будет сопровождать конвойный с винтовкой. Это такое правило. Кстати, у тебя есть какие-нибудь документы?
— Есть метрика, возьму справку из школы, а больше ничего нет.
— Метрика — это самое главное. Предъявишь ее, и они удостоверятся, что Наталья Владимировна — твоя мама. Поезжай завтра же на вокзал, купи билет до Саранска. А оттуда в лагерь мы с тобой доберемся по узкоколейке.
Конечно, билет мне не продали. Война, 43-й год, билеты получали только по броне. Еду снова на улицу Кирова к Вере. Что делать? Договариваемся так: приедем на вокзал пораньше, войдем в вагон первыми, и я тут же заберусь под полку. А ночью, когда все будут спать, вылезу после какой-нибудь остановки, как будто только что вошла в вагон.
Меня провожал Лева. «Скажи честно: тебе страшно?» — «Страшно? Вот еще!» Под полку забралась благополучно, улеглась. Едем, наверное, уже часа два. В вагоне полутьма. Ноги затекли, перевернулась на другой бок, толкнула нечаянно чей-то чемодан, и тут какая-то тетка наискосок нагнулась посмотреть, кто там шевелится под полкой, и тут же завопила, увидев меня: «Проводник, проводник! Шпионка под полкой лежит!» О, Господи, дай мне умереть в эту минуту! «Вылазь, — кричит проводник и освещает меня фонариком, — вылазь, тебе сказали! Сейчас отведу тебя к начальнику поезда, он с тобой разберется!» Искоса взглядываю на Веру: спасет меня, не спасет? Может, скажет: «Эта девочка со мной! Не трогайте ее!» Нет, молчит. Лицо каменное: не имела права приезжать в Москву, делает вид, что меня не знает. Вылезаю. Господи, лучше умереть, чем испытывать такой позор. Плетусь через все вагоны, проводник подталкивает в спину, люди просыпаются, слышу за спиной: «Воровку поймали!» Впихивает в купе начальника поезда, тычет в меня пальцем: «Шпионка!»
— Садись, — говорит мне начальник, — рассказывай, куда едешь, как зовут.
Захлебываюсь слезами, ничего не могу сказать. Протягиваю ему справку из школы. Читает: «Значит, Таней тебя зовут. Так куда ты, Таня, едешь?» — «Мне до Саранска, а там по узкоколейке, за мамой в лагерь… Ее списали по болезни, одну не отпускают…» — «Братья, сестры есть?» — «Братья на фронте погибли». — «А с кем живешь?» — «У тетки живу, у маминой сестры». — «Чего ж ты под полку-то забралась?» — «Да мне билет на вокзале не продали». — «А куда мать повезешь, в Александров, на сто первый километр?» — «Нет, в Загорск отвезу, ей Загорск разрешили. Вот у меня деньги на билет», — протягиваю ему. «Деньги спрячь, доедешь без билета, я скажу проводнику». — «Мне в седьмой вагон надо, у меня там хлеб остался». Думаю: без Веры я пропаду, не доберусь до мамы. «В седьмой вагон тебя и отведут». Возвращает мне справку из школы. Толя записывает наш разговор.
Проводник отводит меня в седьмой вагон. Сажусь напротив Веры. Тетка наискосок, что вопила «Шпионка!», протягивает мне то ли лепешку, то ли пирожок. В темноте плохо видно. Смотрю на нее с ненавистью, отмахиваюсь и снова заливаюсь слезами.