— Девочка, — наклоняется ко мне Вера, — успокойся, как тебя зовут?
Понимаю: она делает вид, что мы незнакомы. Та, что наискосок, аж подалась вперед — слушает наш разговор. «Таней зовут», — отвечаю. «А куда ты едешь?» — «В Саранск, у меня тетка заболела…» Несу все, что приходит в голову: «Соседи прислали телеграмму: тетка плоха, приезжай проститься». — «А ты в Саранске была когда-нибудь?» — «Никогда не была, но адрес есть». — «А я как раз из Саранска, помогу тебе, вместе разыщем твою тетку. Яичко крутое хочешь?» Кто же не хочет крутое яйцо? Я уж и вкус их забыла. «Спасибо. А у меня хлеб есть». Встаю на колени, заглядываю под полку, вытаскиваю кулек.
Сто раз представляла себе, как встречусь с мамой. Кинемся друг к другу, обнимемся и застынем. И наступит счастье… И вот входит незнакомая женщина, которая и есть моя мама. В этот момент на меня как ступор нашел. Мама гладит меня по голове, притягивает к себе и тоже молчит. Чужой запах.
Я оказалась плохой дочерью. Любой вопрос, любое замечание — и я сразу на дыбы, воспринимаю как посягательство на свою свободу. Мне четырнадцать, я уже взрослая, сама знаю, что мне делать. Мама кротко все сносила, и эта ее безропотность камнем лежит у меня на душе до сих пор.
— Ты и сейчас не любишь, чтобы тебе делали замечания, — говорит Толя.
Это правда. И сейчас не люблю, когда мне делают замечания. Но я научилась хотя бы сдерживаться и не грубить в ответ.
— И у тебя по-прежнему всегда первое слово — «нет». И это правда. Сначала «нет», а потом соглашаюсь.
Но мама моя понимала, что со мной происходит, — отвыкла я от нее. Знаю это на примере многих своих друзей, в этом была особая трагедия — после долгой разлуки трудно было снова привыкать к материнской опеке: «Не сутулься», «Не читай лежа», «Занимайся», — ну как тут не огрызнуться?..
Не без вызова сообщаю маме, что у меня по алгебре будет двойка за год. В лучшем случае мне назначат переэкзаменовку на осень, в худшем — оставят на второй год. Посадят дылду в розовых чулках на заднюю парту, куда всегда сажают второгодников. У мамы лицо становится таким печальным, что я замолкаю на полуслове. Учебник Киселева заучиваю наизусть, на экзамене попадается задачка, которую мы решали накануне на консультации. Получаю пятерку, значит, в году мне выведут тройку. Ура!
Приезжаем с мамой в Москву, сразу везу ее к тете Белле, старшей сестре. Муж тети Беллы, писатель Михаил Левидов, был арестован в первый день войны. Умер в тюрьме. У тети Беллы отдельная квартира, мама тайком может жить там какое-то время. Майя — дочь тети Беллы — художница, очень любит мою маму, пишет ее портрет в пестром махровом халате.
Тетки собираются на семейный совет: «Надо что-то делать с Натой (так зовут маму ее сестры), устроить ее на какую-нибудь работу. Нате всего 53 года, что она будет делать в Загорске?» Через знакомых устраивают маму делопроизводителем в какую-то контору. Там есть маленькая комнатушка, где мама может жить. Нелегально, конечно. Но зато видимся с ней постоянно. Привыкаю постепенно, скучаю, если не вижу ее два дня, но по-прежнему оберегаю свою свободу. «Танюшенька, а почему у тебя синие ресницы?» — «Потому что мне так нравится…» Но мне уже в эту пору 18 лет.
К несчастью, контору, где мама работала, ликвидировали. Мы с тетей Диной сняли ей комнату в маленьком доме на самой окраине Загорска. Мама начала болеть, я ездила к ней каждую неделю, отвозила продукты, но дело уже шло к реабилитации. Об этом я писала раньше.
Всю эту историю Толя, конечно, знал. Но для рассказа решил выбрать один эпизод — саму мою поездку за мамой. Записал все детали, однако рассказ так и не был написан.
Рыбаков, как я говорила раньше, уже придумал название: «Начальник поезда», написал два первых абзаца и один абзац в середине, была и последняя фраза, которую он процитировал Каролю за ужином в Париже: «Господи, прости этому человеку все его прегрешения за то, что он помог той девочке».
Рыбакову, как он сам говорил, нужно было сто страниц для разбега. Потому рассказы у него не получались.
ПЕН-клуб
В начале мая 1989 года Толя улетает в Голландию, в город Маастрихт: Рыбаков и Франсуаза Саган приглашены как почетные гости на 53-й конгресс ПЕН-клуба. Первый раз за одиннадцать лет, что мы живем вместе, расстаемся на неделю.
— Переезжай в Москву, — говорит он мне, — тоскливо тебе будет одной в Переделкино.
Я не спорю. Беру с собой приемник: перестройка идет, а все еще продолжаем слушать «голоса», кладем в машину Толин чемодан и едем на аэродром.
Тем же вечером первый звонок из Маастрихта: «Долетел благополучно, но отдохнуть не удалось — сразу начали осаждать корреспонденты. На конгрессе продаются изданные в Голландии „Тяжелый песок“ в бумажном переплете и изданные в Америке и Англии „Дети Арбата“, тоже в бумажном переплете. Очень красивые книги и стоят недорого — по пять долларов. Быстро разлетаются, просят автографы».