— А то вас плохим вином поили в Кремле…
— Мечи все, что есть в холодильнике!
— И еда для вас была в Кремле неподходящая…
Весело пилось, хохотали, слушая Галю Волчек. Уж она-то знала, какой переполох вызвало у приглашенных требование прийти на прием во фраках, весь реквизит расхватали в театрах. На размеры не смотрели, лишь бы успеть ухватить! Кому-то брюки велики в талии — застегивают на булавку, кому-то малы — жена срочно пришивает резинку с пуговицей. Другому длинны рукава, третьему — коротки. Только Рыбаков был в обычном костюме и потому этих проблем не знал.
Гости сидят у нас до полуночи.
— Как хорошо дома, — говорю. И начинаю мыть посуду. Люблю Москву, московские посиделки на кухне.
Весть о том, что Рыбаков вернулся из Нью-Йорка, быстро разлетается по городу. Начинаются звонки корреспондентов. И в нашем доме появляется Виктория Шохина из «Независимой газеты». У Шохиной были самые лучшие, на мой взгляд, интервью и заметки о Рыбакове. Даже некролог на его смерть, названный ею без трагизма «Человек нормы», был в то же время самым пронзительным.
Открываю дверь. Молодая крупная женщина с короткой стрижкой смотрит на меня с улыбкой.
— Как Ира на вас похожа, Татьяна Марковна, я приходила к ней в «Октябрь», когда она там работала.
— Так она все-таки моя дочь, — улыбаюсь ей в ответ.
То, что в интервью неминуемо будет поднята тема расстрела Белого дома, Рыбаков не сомневался. В 94-м году, когда мы прилетели в Москву, те события были еще слишком свежи в памяти, чтобы обойти их стороной. Сорок два писателя подписали одобрение действий правительства. Подписи Рыбакова там не было.
— Почему?
— Я вам отвечу, — сказал Рыбаков, — но давайте сначала поговорим о другом. Мне многое не нравится из того, что сейчас происходит.
— Хорошо, — согласилась Шохина. Она знает, что мы жили в Америке два года и что Рыбаков там писал «Прах и пепел».
Свой вопрос Шохина формулирует так: «Как вы относитесь к переоценке всех ценностей, в том числе и Великой Отечественной войны? Булат Окуджава, например, беседуя на страницах „Известий“ с поэтом Николаем Панченко, сказал: „Я тоже был фашист, но только красный“».
— Булат — мой друг, мне не хотелось бы его осуждать, могло просто вырваться такое слово. Так, во всяком случае, я хочу думать. Но то, что происходит с отношением к войне, — это кощунство, не свойственное ни одному народу в мире. Так относиться к своей войне, к жертвам своей войны… Вообще очернение всего и вся — самое страшное, что сейчас происходит. Может быть, страшнее даже, чем экономическая разруха. Какой-то звериный антисоветизм, до судорог, неприятие всего, что носит печать советского. При Советской власти была война, значит, плохая война… Я был потрясен, когда увидел здесь в газетах такие вещи: «Лучше бы нас победили немцы, тогда бы мы пили баварское пиво».
Шохина вторит ему: «Как говорит один умный немец, Оливер Ческотти: пили бы, да не вы».
Разговор переходит на книгу Владимова о генерале Власове.
Рыбаков взрывается:
— Власов был предатель. Как можно предателя поднимать на щит! Если человек переходит на сторону врага, воюющего с его страной, он — предатель. Власов был членом партии с 1924 года, прошел благополучно через все предвоенные годы, его не тронули ни 37-й, ни 38-й. Поднимался, поднимался и дошел до генерал-лейтенанта. А в плену вдруг решил бороться со Сталиным. До этого не боролся, а в плену вдруг решил бороться, стреляя по русским войскам, по русским людям.
И нечего его оправдывать тем, что он был против Сталина. В русской армии, воевавшей с Наполеоном, было много будущих декабристов, много противников царя. Но ни один не перешел на сторону Наполеона. Ни один русский офицер не переходил на сторону врага, даже если был против самодержавия, против крепостничества.
Но главный вопрос, как я уже сказала, был о том, почему Рыбаков не поставил свою подпись под письмом сорока двух писателей, одобривших расстрел Белого дома.
— Аксенов сказал, что согласился бы поставить подпись, — передает его слова Шохина.
— А я никогда бы не согласился: писатель не может одобрять пролитие крови.
Шохина уже отключила магнитофон, и последние Толины фразы не попали на пленку.
— Когда это письмо было опубликовано на Западе, мне говорили, кто-то из подписавших оправдывался, что подпись, мол, поставили без его ведома. Не знаю, так это или не так, но со мной такой бы номер не прошел. Я бы этого им не спустил. Вот так, дорогая Вика.
Шохина в том интервью не сняла у Рыбакова ни одного слова. «Независимая газета» вышла 12 октября 1994 года.