Раздеваемся в кабинете Ирины Александровны, проходим через заполненный до отказа зал. Много друзей и знакомых. Рыбаков поднимается на сцену, улыбается здороваясь. Наши соседи по дому заняли для меня место рядом с собой. Вижу Викторию Шохину. Оглянулась на нее, помахала рукой. Хорошо, что она пришла. Вот ее впечатление о том вечере:
«В музее Герцена на Сивцевом Вражке 1 ноября прошел вечер Анатолия Рыбакова. Красивый, породистый, элегантный (темно-синий пиджак, голубая рубашка, красная жилетка), седые до голубизны волосы, смуглое живое лицо. („Классный дедушка!“ — восхищенно выдохнула большеглазая студентка.)
Мерно, без нажима, о чем бы ни шла речь в той или иной главе — о войне, революции, голоде, смерти, — читал Анатолий Рыбаков, иногда позволяя себе едва уловимую усмешку умного человека (вообще он легко и хорошо смеется)…
Слушали его около полутора часов — случай для прозаика исключительный. Если Анатолий Наумович таким образом проверял качество написанного, то надо признать, что лучшего результата и быть не могло! „Устали?“ — время от времени спрашивал этот великолепный старик. „Еще!“ — просила аудитория. (Я не могу себе представить никого из современных авторов, кто бы сумел прозой так долго удерживать внимание.)…»
Эту свою статью Шохина назвала: «Великолепный старик».
В Америке с этим названием не согласились.
«Великолепный — да! Старик — нет!» назвала свою статью, напечатанную в «Новом русском слове», журналистка Белла Езерская. Последний абзац в этой статье, где Езерская прошлась по всей биографии Рыбакова от Сталинской премии, полученной за роман «Водители», до презентации «Праха и пепла» в Нью-Йорке, она закончила абзацем:
«Какой же он старик! Ежедневные упражнения на тренажере, пешие прогулки, работа за письменным столом. Мне бы его работоспособность!.. Ясный ум, блестящие глаза, заливистый смех — и неувядающий интерес к прекрасному полу».
Последние слова вызвали у меня улыбку.
— Выдала тебя Езерская, — говорю, — признавайся, с кем завел шашни в Нью-Йорке?!
Но мой муж не дает втянуть себя в игру. Допивает кофе, гладит меня по голове: «Миленькая моя, уже половина девятого, я пошел работать и тебе советую не терять времени».
Задуманная книга
Вижу — муж мой охладел к Переделкино. Не были там с сентября, а уже кончается февраль. А ведь всегда любили зиму, впрочем, любили там и лето, и весну, и осень…
Помню: снег скрипит под ногами, Толя берет меня за руку, рот у него, как советовали врачи, закрыт шарфом — не понимаю, что он говорит. Оттягивает рукой шарф: «С своей волчихою голодной выходит на дорогу волк…»
Наша улица Довженко сильно изменилась. Выросли новые дома, крыши покрыты каким-то блестящим материалом, сверкают на солнце золотом и серебром, по улицам поселка носятся иномарки, не притормаживая на поворотах. Жмемся к обочине. И друзей уже не осталось. Первым умер Крон, потом — Каверин, потом Окуджава.
— Будем жить в городе, — решает Толя, тем более для этого были и объективные причины. Издательство «Вагриус» попросило Рыбакова участвовать в продаже «Романа-воспоминания». В Доме книги на Новом Арбате заранее вывесили объявление.
Отдел «Вагриуса» на втором этаже. На лестнице выстраивается очередь. Кто-то приносит с собой еще и «Кортик», кто-то — «Дети Арбата». У кого-то в руках «Тяжелый песок» или даже «Екатерина Воронина». Просят Рыбакова расписаться и на этих книгах.
Через полтора часа Толя развязывает галстук, передает его мне: жарко, душно… Еще через полчаса поворачивается к редактору Алле Семеновне: «Все! Я устал, больше не могу». По радио объявляют: «Рыбаков закончил давать автографы». Очередь на лестнице рассасывается, несколько человек остаются возле стенда «Вагриуса»: «Мы столько времени простояли, подпишите нам, ну пожалуйста…» Подписывает.
Выходим на улицу, пальто на Толе распахнуто, шарф засунут в карман.
— Застегнись, ветер!
— Чепуха, до машины два шага, жарко мне! Распахнутое пальто обернулось сильной простудой.
Ставлю горчичники, присаживаясь на тахту, бью ребрами ладоней по спине — этот массаж считается полезным.
— Таня, больно! — вскрикивает.
— Потерпи!
Не помогает и это: простуда перерастает в воспаление легких, что, в свою очередь, дает осложнение на сердце. О долгих прогулках уже не может быть и речи. Выходим на улицу, стоим у подъезда, от угла дома поворачиваем назад. Одышка, нитроглицерин снимает ее на пятнадцать минут. Настя Некрасова — врач, которому мы доверяем, прописывает дополнительные лекарства. Требует соблюдать щадящий режим.