Многих близких людей мне предстояло хоронить с тех пор, но такого чувства я никогда больше не испытывала, только в день маминых похорон. И еще хочу обратить ваше внимание на цифру «2». Она все время повторяется в моей жизни. Маму арестовали 12 января, похоронили 22 февраля. Мы с Женей зарегистрировали брак 20 июня, с Рыбаковым этот день выпал на 2 декабря, Винокуров умер 23 января, Рыбаков — 23 декабря. Есть в этом какая-то странная закономерность, но какая, я разгадать не могу.
Месяцев за семь-восемь до реабилитации моих родителей, когда уже стало ясно, что Женю можно брать на работу, позвонил Степан Петрович Щипачев — он был членом редколлегии журнала «Октябрь», отвечал за поэзию — и предложил Жене заведовать соответствующим отделом. Нужен был в отдел и сотрудник, кого Женя назовет, того и возьмут. Женя позвонил Володе Корнилову: «Будем работать вместе?» — «Конечно». — «Заходи, поговорим». Мне Женя сказал: «Корнилов очень способный и хорошо понимает в стихах». Володя часто приходил к нам домой, а одну зиму мы просто жили рядом, снимали литгазетовские дачи в поселке Шереметьево. Но в памяти встает ранний звонок в дверь. Открываю — Володя. Смущен, что пришел без предупреждения. Оказалось, достал для нас рукопись «Одного дня Ивана Денисовича», но не хотел по телефону ничего объяснять, решил, что рано утром наверняка застанет нас дома. Твардовский тогда еще не получил разрешения Хрущева на публикацию этой солженицынской книги, и все, кто читал ее в рукописи, думали: «Нет, никогда не увидеть ей свет. Если напечатают „Ивана Денисовича“, мы проснемся в другой стране». Такие у нас были тогда надежды.
Те годы работы в «Октябре» Женя вспоминал с удовольствием. Потом он поругался с редактором из-за какой-то публикации и ушел из журнала. Но все-таки ему удалось много чего напечатать стоящего: Заболоцкого, Мартынова, Ушакова, Самойлова и, наконец, Слуцкого. Я сверилась с комментариями Юрия Болдырева, который составлял трехтомник Слуцкого: журнал «Октябрь», 1955 год, второй номер, 1955 год, восьмой номер, 1956 год, первый номер.
Женя принес домой пачку журналов, сказал мне: «Сейчас за ними придет Слуцкий, тут его стихи».
Слуцкий придет?! Никогда ни перед кем я так не робела, как оробела перед Слуцким. В ореоле непечатаемого поэта он был очень знаменит, стихи его ходили в списках. Возможно, меня подавляла его манера говорить — строго, четко, без улыбки. Так или иначе, я сидела тихо как мышь, а он, разговаривая с Женей, все поглядывал в мою сторону.
— Откуда родом ваш отец? (Слуцкий был харьковчанин.)
— Из Баку.
— А ваша мать?
— Из Витебска.
— А где же они встретились?
— В Париже, в Сорбонне.
— Вы знаете французский?
— Нет, меня учили немецкому.
И так он прошелся по всей моей несложной биографии. В характере Слуцкого была потребность кого-то трудоустраивать, кому-то давать деньги. Лишь бы помочь. Теперь в круг людей, им опекаемых, попала и я, поскольку ушла с работы почти сразу же, как вышла замуж. Нам с Женей это и в голову не приходило.
— У Слуцкого какое-то дело к тебе, — говорит мне Женя; — сказал, что придет вечером.
— Ко мне дело?
— Вы знаете такого писателя Ремарка? — спросил Слуцкий.
Я улыбнулась.
— Знаю.
Еще в период жениховства Женя хвалил его книгу «На Западном фронте без перемен». Я тут же взяла ее в библиотеке.
— Очень хорошо, — сказал Слуцкий, — что вы знаете Ремарка. Я вам принес его книгу «Три товарища» на немецком языке, прочтите ее, если она вам покажется интересной, вы возьметесь за ее перевод, а я переведу в этой книге псалмы Армии спасения.
В Жениных глазах мелькнула мольба, мол, откажись сразу, даже не читая. Не влезай в эту историю. Верни ему книгу прямо сейчас. Он боялся — я соглашусь, две недели просижу над первой страницей. Начну плакать: «Женька, выручай, помоги», — и ему придется самому сесть за перевод. И то, если я сумею сделать подстрочник.
Но мне было интересно почитать Ремарка в подлиннике. Заняло это у меня один день. Вернулась к началу, полистала снова какие-то страницы. Книга покоряла своей нежностью, чего напрочь была лишена наша литература. Язык легкий, я заглянула в словарь всего два или три раза. «Боюсь, — сказала я Слуцкому, — слишком это серьезно». Перевел «Три товарища» Лев Копелев. (Хороша бы я была, если бы взялась за перевод в соревновании с Копелевым!)
Тем временем у Слуцкого созрела новая идея — устроить меня секретарем к Эренбургу. Илья Григорьевич как раз ищет подходящего человека. К Жене он относится очень хорошо, ему будет приятно работать с женой Винокурова.