Но какой же секретарь у Эренбурга без французского языка? Это во-первых. Во-вторых, у меня на носу преддипломная практика в Гослитиздате. В-третьих, мне надо писать Диплом и сдавать госэкзамены.
— Таня права, — сказал Женя…
Позже, уже работая в «Кругозоре», я много и часто печатала Слуцкого. Привозила стихи Таня, его жена. Передавая их мне, всегда повторяла одну и ту же фразу: «Борис просил, чтобы запятые ты расставила сама». Мы с Таней были очень дружны.
После доклада Хрущева на XX съезде группу советских литераторов приняли в Европейское содружество писателей. Какие имена были в той первой группе: Твардовский, Виктор Некрасов, Андроников, Николай Томашевский, Вознесенский, Винокуров!
Став «выездным», как тогда говорили, Женя часто бывал за границей — или на поэтических вечерах в странах, где его переводили, или на фестивалях поэзии, когда каждый из приглашенных должен был прочитать доклад на заданную тему. У Жени были блестящие доклады — сама их печатала, потом он в виде статей опубликовал их в своем трехтомнике.
И вот читаю: «Я бы сравнил стихи с металлическими опилками. Должен быть невидимый магнит, к которому они все могли притягиваться, собираясь вместе. Этот невидимый магнит — личность поэта, которая сообщает единство всему написанному, придает какой-то порядок разрозненным стихотворениям…»
Помню, как я это печатала для его выступления на фестивале в Бельгии. Сняла руки с клавиш: «Женя, ради бога, их же в ЦК хватит удар, когда они начнут читать про металлические опилки…»
— Давай, давай, — подгоняет он меня, — там будет видно.
Практика была такова: Женя относил свой доклад в Иностранную комиссию Союза писателей, сотрудники отвозили первый экземпляр на утверждение в ЦК, и если получали «добро», то срочно садились за перевод. Копию мы оставляли себе.
Через день звонок из Иностранной комиссии: «В ЦК сказали: „Писательское выступление“».
После Бельгии Женя должен был лететь в Рим: итальянцы ввели его в комиссию по подготовке юбилея Данте. С этим были связаны какие-то дела.
Забежали мы с ним в ЦДЛ пообедать, что случалось редко. Принесли нам первое. Только мы погрузились в грибную лапшу, как подсел к нашему столику Евтушенко. Была у него срочная просьба к Жене: написать на кого-то внутреннюю рецензию. «Я сделаю для тебя все на следующий же день, как вернусь из Рима, — пообещал Женя, — сейчас руки не дойдут». Евтушенко посмотрел на меня, потом на Женю, потом снова на меня.
— Женя, я дам тебе телефон одного хорошего человека в ЦК. Он поможет Тане поехать с тобой.
Женя нехотя вынул записную книжку. «Молодец Евтух, — подумала я, — всегда делает добрые дела». Единственное, что меня волновало, это как я предстану перед выездной комиссией. Полгода назад они мне дали разрешение на поездку с Женей в Венгрию, сказав при этом: «Все поэты — пьяницы, ваш муж, наверное, не исключение. Тем более книга у него там вышла. Так что вы смотрите, чтобы он того… Не падал бы на улице». На таком уровне они с нами разговаривали. Я не утрирую… Могут сказать: «Выезд за границу мы разрешаем раз в два года». По-моему, такие правила и существовали тогда.
На следующее утро после нашего обеда в ЦДЛ Женя мне сказал:
— Таня, я не буду звонить этому типу в ЦК. Ну что, в конце концов, Рим? Рим как Рим!
Я взорвалась:
— Значит, Рим как Рим, Париж как Париж, Нью-Йорк как Нью-Йорк. Потрясающая логика!
Женя вышел за мной на кухню, попытался меня обнять.
— Отойди от меня!
— Ну прости, я неудачно выразился… Пойми: я попрошу их помочь мне, а потом они попросят меня помочь им. Я не могу на это пойти.
— Не можешь, — тут же согласилась я. И мгновенно успокоилась. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Позору потом не оберешься… Бог с ним, с Римом, в конце концов, действительно, Рим как Рим.
В 57-м году начали заселять писательский дом на Боровском шоссе. По существу, это была тогда окраина города, но что значит окраина, когда получаешь отдельную квартиру?
Звонит мне Женя из автомата, чтобы не слушал никто из посторонних: «Мне сказали, что сейчас к нам придут из жилищной комиссии. Подвигай мебель немного, пусть увидят, как нам тесно». Возможно, я перестаралась. Ирочкину кровать поставила по диагонали к нашей тахте, все отодвинула от окна, посредине комнаты — стол. Вид был идиотский.
Люди пришли опытные, сразу определили на глаз — четырнадцать метров, конечно, тесно троим. Но удивились: «Почему у вас так странно стоит мебель?» — «Крыша течет, — ответила я, — вот и двигаю кроватку детскую туда-сюда». В тот дом вселялись не только тузы, но и простой писательский люд. Двухкомнатные квартиры из знакомых получали Ваншенкин, Бондарев, Володя Соколов. И мы должны были получить двухкомнатную.