Выбрать главу

Один экземпляр я сделала для Евы, забежала к ней вечером отдать «Полотера». Ева потом с гордостью всем рассказывала, как Женя Винокуров, побывав у нее, в ту же ночь написал стихотворение. Женя действительно был под чрезвычайно сильным впечатлением от встречи с Евой.

Мы бывали с ним у нее еще и еще. Ева подарила Жене лист из цикла «Небо», одну из первых работ, сделанных после того, как она «поняла ветер». Рисунок этот стоял у Жени под стеклом в книжном шкафу. Им интересно было разговаривать друг с другом. «Женя так же чувствует ритм и движение, как я, — говорила Ева, — он понимает живопись, у него хороший глаз».

По сравнению со многими нашими знакомыми мы жили благополучно. Достигалось это в основном за счет переводов — мучительной для Жени работы. На моей памяти он с удовольствием переводил только японские танка.

Утром нас будит звонок редактора. Волнуется: сроки поджимают, а от Жени ни слуху ни духу. Спрашивает: «На какой стадии работа?» — «Заканчиваю, — отвечает Женя, хотя не заглядывал даже в подстрочник. — Нужна мне еще неделька».

«Переводить — руку портить», — повторяет он, усаживаясь наконец за стол. Лицо страдающее. «Бросай ты это дело, — говорю ему. — Я вас с Ирочкой и Анютой прокормлю». Работая на радио, а затем в «Кругозоре», я зарабатывала много денег. К тому же мне нравилась сама эта идея — жена подставляет мужу дружеское плечо. Держала я это в голове еще с того времени, когда Майя Левидова повела нас к художнику Владимиру Вейсбергу. Вейсберг предложил написать мой портрет, но Женя с ходу это отверг: Майя заметила как-то, что художник часто влюбляется в модель, и хотя фраза была брошена вскользь, для Жени этого было достаточно. К тому же многие знали, что, если модель опаздывает на сеанс хотя бы на несколько минут, Вейсберг неистовствует. Он писал тогда «Белое на белом», несколько картин уже было закончено. Я мечтала иметь дома одну из них, но даже заикаться об этом было неуместно. Действительно, потом и кровью давались Жене эти переводы. Ну, хоть посмотрели картины, и то хорошо.

Небольшая комната Вейсберга, как и у Фалька, поражала своей неприхотливостью. Железная кровать, застеленная солдатским одеялом. «А ему ничего и не надо, — сказала Майя.

— Он вне всяких материальных забот, жена и мать дают ему спокойно работать».

«Бросай переводы, бросай, — повторяю я. — Года два я вас потяну». — «Нельзя, выпадешь из тележки, больше на нее не вскочишь. А вдруг перестанут печатать, тогда что?» Это «вдруг» постоянно висело над нами, да и не только над нами.

На Пятницкой в Радиокомитете собирается партийный актив. Доклад должен делать сам Александр Николаевич Яковлев, будущий «прораб перестройки», в то время — заведующий Агитпропом ЦК. Наша редакция на седьмом этаже, партактив будут проводить в конференц-зале на десятом. У лифтов очередь. Я остаюсь в комнате одна (не член партии), редактирую чей-то материал. Вернулись наши партийцы взволнованные: Яковлев ругал Винокурова за напечатанное в «Литературке» стихотворение «Лицо подлеца». Сказал: «Винокуров — хороший поэт, к тому же фронтовик, а написал антигуманное стихотворение. Как же так можно?!» И сразу просят: «Принеси завтра эти стихи!» Если начальство ругает, значит, наоборот, — хорошо, значит, обязательно надо прочитать.

Дома мы с Женей обсуждаем: какие строчки могли вызвать у Яковлева раздражение? Вот стихотворение:

В гаме и угаре я к лицу лицом Повстречался в баре как-то с подлецом. Вилкой он поправил в блюдце огурец, Он себя представил сдержанно: подлец!
Заказал пол-литра, хмурый, испитой, Он поставил хитро палец запятой. Я сидел обедал, я спешил тогда… Друга, что ль, он предал в давние года? Тут не без причины вспомнились дела! Капля вдоль морщины мутная текла…

Все ясно: эти три предпоследние строчки и вызвали неприятие Яковлева — зачем вспоминать, зачем муссировать тему предательства и доносительства?! Ну что тут скажешь? Посмеялись мы с Женей, и все.

Вечером того дня, когда было собрание по исключению Пастернака из Союза писателей, к нам пришел Слуцкий. Телефон трезвонил весь день. Мы уже были в курсе того, как выступал Слуцкий, не поддержавший Пастернака, как выступал Мартынов, как выступали все остальные. Женя на собрание не пошел, заявив, что он болен и из дому не выходит. Многие писатели спасали таким образом свою репутацию. Тем более у Жени сложились достаточно доверительные отношения с Пастернаком, я помню, как привез он из Переделкино рукопись «Доктора Живаго», предупредил меня: «Читай осторожно, не спутай страницы».