А вечером забежал к нам Евтушенко. Поговорили о Грэме Грине, он встречался и с Евтушенко. Под конец: «Вы видели, на каких каблуках ходит его Ивонна! Фантастика! Им же обоим, наверное, под восемьдесят!» Грэму Грину было тогда 83 года.
Москва встретила меня двумя новостями. Винокуров и литовский поэт Эдуардас Межелайтис летят в Дели получать премию Рабиндраната Тагора. Премию парижской академии Малларме Женя получал уже без меня — в 1983 году.
Вторая новость плохая: через месяца три-четыре наш дом пойдет под снос — на это место претендует Генштаб.
— А куда же мы переедем? — спрашиваю Женю. Оказывается, нам предлагают трехкомнатную квартиру на Разгуляе, в Токмаковом переулке. Там уже идут отделочные работы. «Дай рабочим на пол-литра, они тебе покажут нашу квартиру». Разгуляй — это район немецкой слободы, куда Петр Первый ездил к своей Анне Монс.
Свидание
Через неделю звонок из Коктебеля мне на работу: «Таня, это я говорю, Толя». — «Я тебя узнала». — «Таня, я прилетаю в Москву завтра. Как бы нам послезавтра увидеться? Можно, я тебя буду ждать возле твоей работы? Когда — в пять, шесть? И дай мне адрес».
Объясняю ему, как проехать: «Метро „Электрозаводская“. Телевизионный театр, мы сейчас там сидим. Подойдешь к зданию, увидишь высокую широкую лестницу, возле нее и жди меня в шесть часов».
Ждет, улыбается, в руках папка — принес мне первую часть «Детей Арбата». Целует меня, говорит, что специально уедет из Москвы в Переделкино, чтобы я могла ему позвонить, сказать о своем впечатлении.
А пока у меня к нему вопрос:
— Скажи, когда ты на пляже говорил, что «Лето в Сосняках» — книга обо мне, ты просто интересничал? Какое вообще она имеет ко мне отношение, если не считать, что наши с героиней отцы были расстреляны, а наши матери сидели в лагере?
— Имеет самое прямое отношение. Эту книгу нельзя было писать, не думая о тебе. И я надеялся, что ты ее прочтешь и поймешь, что я о тебе думаю. Но она тебе хоть понравилась?
— Понравилась, я даже всплакнула в конце. Жалуется на Твардовского, считает, что его замечания не пошли на пользу. «Пурист был, а я посылал героиню на панель».
Улыбаюсь совершенно не к месту: сразу выскочила в голове фраза, которую любил повторять к случаю Винокуров: «Хватит надевать веночки на вшивые головки». По-моему, Женя цитировал Василия Розанова, любил его. Но не говорить же Рыбакову про «вшивые головки».
— Что улыбаешься? — спрашивает Рыбаков.
— Тебе улыбаюсь…
— Корежим роман, выкидывая эти сцены, — сказал я Твардовскому. А он отвечает: «Отнесите в другое место, если здесь вас корежат». Обиделся, но вместе с тем поторопился его напечатать на год раньше, чем было запланировано: Хрущева сняли, и он понимал, куда все может повернуться. И название он поменял: у меня было — «Лиля». Твардовский сказал: «„Лиля“ — это слишком легкомысленно для романа с антисталинской темой, придумайте что-нибудь другое». Но название «Дети Арбата» ему нравилось. Он даже сказал мне: «У талантливой вещи всегда бывает талантливое название». Это когда он давал анонс романа на обложке в шестьдесят шестом году.
— В шестьдесят шестом году? — переспрашиваю я. — И надежды никакой.
Мы даже предположить не могли тогда, что «Дети Арбата» пролежат у Толи в столе двадцать лет. Это же целая вечность! Много неприятностей будет связано с романом, но до этого еще очень далеко. Пока же мы радуемся, что увидели друг друга.
Попутно он вспоминает, как Симонов снял ему название «Одинокая женщина» и заменил на «Екатерину Воронину». «„Одинокая женщина“, — сказал Симонов, — звучит слишком двусмысленно».
Смеется: «У одного — „легкомысленно“, у другого — „двусмысленно“»… Притягивает меня к себе, и мы в обнимку идем по бульвару вдоль реки Яузы.
Через несколько дней звоню в Переделкино.
— Здравствуй, — говорю, — гениальный писатель Рыбаков.
Может, и преувеличила немного, но эту вещь, прочитанную в семьдесят первом году, иначе оценить было нельзя.
Уже живя с Рыбаковым вместе, я знала его привычку: кладет перед собой чистый лист бумаги и конспективно записывает интересный ему разговор.
— Ну, а как тебе Саша? А Варя? А Сталин удался, как тебе кажется? Липкин говорит, следующие поколения будут знать Сталина таким, каким я его написал.
— Он абсолютно прав, и вообще все замечательно. Софья Александровна прекрасна во всех сценах. Просто сердце сжимается, когда читаешь. И знаешь, что еще очень хорошо, — это сбой ритма в конце, когда старушка говорит: «Плачут девки по солдатикам». Все идет в одном ритме — и вдруг сбой.