Возможно, этот наш разговор он тоже записал, включив туда мою фразу: «Приходи в шесть к Телевизионному театру».
Приходит, но предупреждает: «Завтра меня не жди — у меня встреча с Булатом, у него какие-то неприятности по партийной линии, надо решить, как поступить. А послезавтра опять приеду к шести».
Я уже многое знаю про Рыбакова, главное — очень уважаем. Был членом секретариата Союза писателей. Руководил несколько лет приемной комиссией, это мне рассказывает Лена Николаевская, она тоже была в той комиссии, как и Трифонов, и Слуцкий. Всех реабилитированных, прошедших через сталинские лагеря, принимали вне очереди, как, например, Льва Разгона. Это Толя установил такой порядок, и все его поддержали. Но когда Рыбаков отказался подписывать письмо против исключения Солженицына из Союза писателей (а он не член партии, с ним ничего нельзя сделать, нельзя заставить, ссылаясь на партийную дисциплину), его тут же вывели из секретариата и сняли с поста председателя приемной комиссии. «Вот тогда и напринимали в Союз писателей тех, — говорит Лена, — кого Толя даже близко не подпускал». Мне все это интересно.
Разговор с Толей при следующей встрече. «Я вот что решил: перееду в Переделкино, буду жить там один, и ты сможешь мне звонить, когда захочешь. Обедать буду ходить в Дом творчества, хорошая прогулка, к тому же повидаю кое-кого из приятелей, которые там живут. А к пяти буду возвращаться домой, чтобы ты меня могла застать и вечером».
Вот такими благостными были наши первые свидания, а дальше пошла неразбериха. Ссоримся, миримся, опять ссоримся. Мы жили разной жизнью все эти годы, и наши взгляды на какие-то ситуации не всегда совпадали. Отсюда сразу конфликт.
Звоню нашей общей любимой подруге, в моем голосе злость: «И этот шоферюга (это про Рыбакова) говорит мне то-то и то-то…» Она меня успокаивает: «Все это ерунда, пропускай мимо ушей…»
Миримся. Он мне говорит: «Миленькая моя, хочу тебе сказать, что, когда мы с тобой поедем вместе отдыхать, до двенадцати я буду работать, не обижайся».
Пожимаю плечами: мол, мне какое до этого дело. И говорю: «Во-первых, отдыхать вместе мы никуда не поедем. — А дальше обдаю его ушатом холодной воды: — Мы с тобой будем встречаться месяц, ну, может быть, два, а потом мы расстанемся — такая двойная жизнь не по мне. Больше двух месяцев я себе этого не позволю». Он в шоке. Не попрощавшись со мной, уходит.
Пусть так, значит, все кончилось раньше. Но не кончилось. Не получилось, каюсь, грешна. У него есть дом, у меня есть дом. Все остается на своих местах, но ясно: нам уже не жить друг без друга.
В то же время мы с Женей переезжаем в Токмаков переулок Женя сразу там прижился: квартира светлая, много воздуха, комнаты на две стороны, зеленый двор со старообрядческой церквушкой, превращенной в фабрику. Двенадцатый этаж, небо видно, простор, Женя это любил. А я скучала по той квартире и по той улице, где фасады домов смотрят друг на друга с близкого расстояния и где мы просыпались утром от запаха бензина, проникавшего в комнаты даже сквозь закрытые форточки. На улице Фурманова прожили мы с Женей самые счастливые наши годы, видимо, поэтому все видится мне там в ярких тонах и время движется в радостно-убыстренном ритме.
Пятьдесят седьмой год, в Москве проходит Фестиваль молодежи и студентов. На улице Воровского в Театре киноактера начинается конкурс джазов. В нашей стране — и конкурс джазов, потрясающе! «Я тебя проведу», — говорит Женя. У него к лацкану пиджака прикреплен значок «Пресса». Всем сотрудникам «Октября» выдали такие значки. Он берет меня за руку и со словами: «Пресса, пресса», — буквально протаскивает через кордон билетеров. В фойе вглядывается в меня и спрашивает с испугом: «Что это?» В парикмахерской сделали мне модную седую прядку, точно под тон нейлонового платья на накрахмаленной нижней юбке. «Конечно, красиво — соглашается Женя, — но в твоем возрасте этого делать уже нельзя». Мой возраст — 29 лет.
Десять часов вечера, одиннадцать, конкурс все продолжается. Решили: досидим до конца.
В те годы мы глотнули наконец чуть-чуть свободы. «Железный занавес» приподнялся. Воскресенье. Едем с Женей в гостиницу «Советская». Там выставка репродукций картин французских художников: «Завтрак на траве», «Стог сена», «Портрет Жанны Самари», «Красная комната», «Подсолнухи», «Голубые танцовщицы», «Дама с веером», «Таитянские пасторали». Имена Сезанн, Мане, Моне, Ренуар, Дега, Матисс, Ван Гог, Гоген, Модильяни мы знаем только понаслышке. Обходим комнаты один раз, второй, третий. В потрясении. Приезжаем домой мертвые от усталости. Нет сил даже что-то обсуждать.