Вот что еще вам может быть интересно. Сначала Яков не был у меня полунемцем. Это потом, когда я начал писать гетто, понадобилось, чтобы он каким-то образом оказался вне гетто. Так требовал сюжет. Я вернулся к началу. Появилась мать-лютеранка, а это, в свою очередь, потянуло за собой историю со свадьбой, которая чуть не расстроилась, и тому подобное. В произведении все связано многими нитями, и маленькая замена перекраивает роман. Или, допустим, эпизод с портретом Рахили. Откуда они взялись — дирижер, художник? Из Сновска вышел знаменитый дирижер Натан Рахлин. И еще я помню, это был приблизительно 21-й год, мы уже жили в Москве, к нам пришел скульптор, он хотел, чтобы мама ему позировала. Она была красивой женщиной. Самого скульптора я не помню, смутно помню лишь атмосферу в доме, связанную с его приходом. Вот из этих двух разрозненных воспоминаний и возник эпизод с портретом. И соответственно возникли персонажи — дирижер, художник.
ВОЛКОВ: Они у вас необыкновенно сочно прописаны…
РЫБАКОВ: Понимаете, эпизодические персонажи не должны быть просто фоном, не могут играть подсобную роль. Они заставляют двигаться, действовать главных героев. Они толкают сюжет. Появился новый персонаж, вступил во взаимодействие с героем, обозначились новый поворот, новая энергия у сюжета.
ВОЛКОВ: Ну, хорошо… Роман закончен, теперь его надо напечатать. Я понимаю, что это было нелегко…
РЫБАКОВ: Трудно, трудно проходил «Тяжелый песок». Я отнес его в журнал «Дружба народов», казалось бы, кому еще печатать такую вещь? Его там не взяли — сказали мне, что, во-первых, их не устраивает упоминание тридцать седьмого года, к тому же и война в романе показана односторонне — в ней пострадали не только евреи, но и другие национальности. Хорошо хоть объяснили, а то я, провоевавший всю войну, этого не знал.
Пошел в «Новый мир», где мне тоже отказали, объяснив, что роман, «к сожалению, не ложится в планы журнала». Главным редактором тогда там был поэт Наровчатов. А ведь «Новый мир» был как бы «моим» журналом: там были напечатаны при Симонове «Екатерина Воронина», а при Твардовском — «Лето в Сосняках». Все боялись, никто не хотел биться за роман о евреях. И я должен отдать должное Ананьеву — он мгновенно согласился этот роман напечатать. И я ему благодарен за это.
ВОЛКОВ: Наверное, он хотел опубликовать в своем «Октябре» что-то сенсационное? Ведь у этого журнала репутация в глазах либеральной интеллигенции, конечно, была, прямо скажем, сильно подмоченной.
РЫБАКОВ: Наверняка Ананьев хотел освободиться от кочетовского наследия. Вы правы: им нужен был именно сенсационный роман, ну я допускаю также, что Ананьевым руководили и более высокие чувства.
ВОЛКОВ: В любом случае Ананьев не прогадал…
РЫБАКОВ: Да, успех был велик. Как он у нас в те годы определялся: в книжных магазинах купить нельзя, очереди в библиотеках, высокие цены на черном рынке. (Смеется.) Но если говорить серьезно, роман издали в 26 странах. В Финляндии, Дании «Тяжелый песок» любят больше, чем «Детей Арбата». В Дании, например, его тираж достиг 60 тысяч экземпляров — неслыханная цифра для такой небольшой страны. Вернувшись в Москву после презентации, я пожалел о том, что не сообразил послать эту книгу королеве. В соответствующей надписи я бы обязательно упомянул ее отца, спасавшего датских евреев от немцев.
ВОЛКОВ: Интересно, что вы употребили слово «немцы» вместо более привычного — «фашисты».
РЫБАКОВ: Замечательно, что вы мне напомнили об этом. У меня как-то это вылетело из головы. В семидесятые годы действительно нельзя было в отрицательном смысле употреблять слово «немец», надо было писать «фашист», «гитлеровец», «фашистские войска», «гитлеровские войска».
Представляете, если бы Толстой в «Войне и мире» вместо слова «французы» употреблял бы слово «бонапартисты»?
«В Москву вошли бонапартисты», «разговаривая с бонапартистом, Пьер Безухов сказал…»
ВОЛКОВ: Цензура сильно вмешивалась в ваш текст?
РЫБАКОВ: Совсем не вмешивалась. И я вам объясню, почему. Если бы меня все-таки начал печатать «Новый мир», цензор обязательно бы прочитал весь роман — от первой до последний страницы — и только тогда бы завизировал первый кусок. Но «Октябрь» — не «Новый мир»: журнал без фронды. Цензор прочитал первую часть и спокойно ее завизировал, не усмотрев там ничего крамольного: предреволюционный еврейский городок на Украине. Хватился только тогда, когда прочитал вторую и третью части. Но я уже никаких поправок не принимал. А прервать печатание романа тоже нельзя. Представляете, какой шум бы поднялся?.. (Смеется.) Но зато накидала замечаний сама редакция. У меня хранится редакционное заключение, я и ксерокс с него снял. Знаете, Соломон, его можно рассматривать как исторический документ. Конечно, первым делом снять название «Рахиль», полностью исключить имена Сталина, Молотова, Достоевского. Исключить историю ареста Льва Рахленко. Хорошо, я его бросил под колеса поезда. Показать, что нацизм как идеология направлен против всего человечества, а не только против евреев. Призыв Рахили должен быть обращен не только к мужчинам-евреям, но и ко всем людям. Город Цюрих заменить на любой другой германоязычный город Швейцарии. Почему? А потому что за границей вышла книга Солженицына «Ленин в Цюрихе» и упоминание в моем романе этого города может вызвать нежелательные ассоциации.