ВОЛКОВ: Это в тот период была любимая придирка — «нежелательные ассоциации».
РЫБАКОВ: Да, мне дали понять, что таково мнение «там», «наверху». Хорошо, заменил Цюрих на Базель. С этим Базелем роман и вышел в журнале. Вскоре подошло издание романа в «Советском писателе». Уже идет верстка, как вдруг звонит мне Виталий Озеров, бывший тогда секретарем Союза, и говорит: «Толя, тебя просят зайти в ЦК к такому-то… (Фамилию я забыл, Сазонов, кажется.) Иди, говорит, он парень хороший, он тебе поможет». Я думаю, чего помогать, в журнале роман вышел, в издательстве уже верстка. Ну ладно, пошел. Прихожу. Поднимается из-за стола сухощавый господин, перед ним верстка и листок с замечаниями, как выяснилось потом, Суслова. Замечания, надо сказать, глупейшие. И господин, сидящий передо мной, вижу, понимает это, но приказано… Говорит: «Мы, конечно, вас не обязываем, вы автор, это ваше право, но советуем». Я сказал, что подумаю. «Хорошо, — говорит, — подумайте, но главное в другом, — и вытаскивает длинную бумагу. — Вот письмо крупного ученого, профессора, члена-корреспондента Академии наук. Пишет, что ваш роман — сионистский, не случайно ваш герой родился в городе Базеле. В Базеле в 1897 году проходил первый съезд сионистской партии, вот Рыбаков и сунул туда своего героя. Профессор этот — человек дотошный, выступит против вашего романа в печати, и чтобы не давать ему козыря, поменяйте Базель на какой-нибудь другой германоязычный швейцарский город, я смотрел по карте, вот, например, Цюрих».
«У меня, — говорю, — был Цюрих, его заменили на Базель из-за Солженицына, из-за его „Ленина в Цюрихе“…» — «Ах, — говорит, — действительно, я как-то не подумал…»
Остался, конечно, Базель, но вот в таких условиях, Соломон, мы работали.
ВОЛКОВ: Но вам удалось все-таки восстановить первоначальный текст?
РЫБАКОВ: Конечно! Издательство «Терра» выпустило мое семитомное собрание сочинений, где я восстановил в «Тяжелом песке» все выброшенное в «Октябре». И Достоевский вернулся, и тридцать седьмой год вернулся… (Смеется.)
ВОЛКОВ: Получали ли вы открыто антисемитские письма после публикации «Тяжелого песка»?
РЫБАКОВ: Нет. Я получил около десяти тысяч писем, но среди них не было ни одного антисемитского письма. И когда вышли «Дети Арбата», я тоже не получил ни одного антисемитского письма. Было письмо с угрозами меня убить, но это, мой дорогой, уже другая песня…
Почему мы Рыбаковы?
Толя мне сказал: «Когда тетя Аня наговорила мне первую пленку, я приехал домой практически ночью, но у меня не хватило терпения дождаться утра, чтобы прослушать ее утром. Включил магнитофон: смеялся, горевал, лег, наверное, часа в три, а может, и позже. Я ее сразу спросил: „Откуда взялась наша фамилия — Рыбаковы?“»
«…Почему мы — Рыбаковы? Откуда взялась эта фамилия? Этот вопрос возник только в Москве. Да, да, только в Москве. Приходим мы на Востряковское кладбище, в контору, спрашиваем, где могила Давида Рыбакова (ее брат, мой дядя), и вдруг из очереди какой-то мужчина говорит: „Смотрите, они уже забирают наши фамилии“. А? Как это тебе нравится? Мы берем их фамилии! Только в Москве так могут сказать. А там, в Сновске, Рыбаковы всегда были Рыбаковы. Все это знали. И в Сновске знали, и вокруг Сновска. Откуда взялась такая фамилия? Кто знает, откуда берутся фамилии. Никто не знает! Рыбаковы — это Рыбаковы, Кузнецовы — это Кузнецовы, Сапожниковы — это Сапожниковы. Мой дедушка, значит, твой прадедушка, жил где-то в деревне, чем-то там занимался, пили водку, а где водка, там драка, где драка — там убийство. Кто-то кого-то убил, не знаю, кто убил, не думаю, чтобы это был мой дедушка, но на всякий случай он оттуда удрал в Сновск. Вот от него и пошли сновские Рыбаковы. И прозвали его Дралэ, оттого, что он удрал из той деревни в Сновск.