Откуда взялся Сновск? Я тебе скажу. Строили Роменскую железную дорогу, строили мост через реку Снов.
От этой речки и поселок назвали Сновск. И твой дедушка там работал — таскал шпалы. Ты помнишь, какие кулаки были у твоего дедушки. О твоем дедушке можно писать романы».
К сожалению, это все, что осталось от расшифровки тех пленок. Я переписала этот кусок из «Романа-воспоминания».
Весь свой архив — рукопись, иностранную прессу из двадцати шести стран мира, где издавался «Тяжелый песок», более десяти тысяч писем от читателей, 8 кассет с пленкой, которые тетя Аня наговорила Толе за месяц, расшифровку этих пленок — все это Рыбаков передал в дар Тель-Авивскому университету.
В 1990 году Тель-Авивский университет присудил Рыбакову почетный диплом доктора философии.
Пленки были расшифрованы, и Рыбаков сел писать. Недели через две он привез мне первые тридцать страниц.
— Ура! — сказала я в знак приветствия.
— «Ура», миленькая моя, скажешь тогда, когда все прочитаешь.
Звоню ему на следующий же день: «Родной мой, там все прекрасно. Замечания мои пустячные — какая-то мелочь по словам, и есть только один момент, о котором мне хотелось бы с тобой поговорить. Приезжай хоть сегодня, и я отдам тебе эти тридцать страниц, а ты мне отдашь новые. Договорились?»
— Договорились. Я буду у тебя через сорок минут… (Голос веселый.)
Наша редакция к тому времени переехала из Телевизионного театра на Пушкинскую улицу, в бывший жилой дом, где нам отвели этаж. По левую руку магазин «Пишущие машинки», по правую руку — Козицкий переулок, куда Толя и подгонял свой зеленый «Жигуленок». Я садилась на заднее сиденье, разложив по обе стороны листки рукописи, а Толя, повернувшись вполоборота к ветровому стеклу, смотрел на меня и выслушивал мои замечания. Не самый удобный способ для работы, но другого выхода нет.
И вот держу в руках страницу, где написано, что через полтора года после свадьбы останавливается в Сновске поезд и выходит из него Рахиль с шестимесячным Левой на руках.
— Нет, — говорю, — не Рахиль выходит из поезда, выходит из поезда молодая дама. Она полтора года уже прожила в Базеле, в богатой и известной в городе семье. Она должна быть и одета соответствующим образом. Шляпа, модное пальто, изящные башмачки, лайковые перчатки. И не сундуки выносит кондуктор, а баулы и чемоданы. И еще складную детскую коляску для младенца, которых в Сновске и в глаза-то не видели. Этот кусок переделай.
— Хорошо, — сказал Толя, — ты права, все правильно.
И так мы прошлись по всем тридцати страницам. Я глянула на часы — два с половиной часа прошло! Слишком много. Но получили удовольствие, поняли, что нам хорошо работается вместе. Что еще надо?
— В следующий раз привези пятнадцать страниц: я не могу так надолго исчезать с работы.
— Я тебе привез кусок побольше, но дальше мы сейчас не пойдем: нам предстоит переделка. Мне надо, чтобы Яков стал полунемцем. Значит, мать из еврейки превращу в немку, к тому же лютеранку.
— Ох, — вздыхаю…
— А ты думала, миленькая моя, писать легко?! Знаешь, как говорили «Серапионы»?
— Знаю, знаю…
— «Писать, брат, трудно».
— Трудно, брат, трудно, — вторю ему, — но ты только не выкидывай хорошие страницы, когда будешь возвращаться к началу. (Рукопись я читаю буквально вслед за ним, а работаю потом по кускам.) Очень сочно написано, например, как Рахиль гладит вечером белье, раздувает утюг с угольками, набирает в рот воды, брызжет на него. Мне кажется, я даже слышу запах этой простыни, высушенной на солнце… Но Яков там у тебя без дела, читать книги дети могут и без него. Он должен их чему-то учить, ну, например, географии по контурной карте, они начнут путешествовать по разным странам, плыть по рекам, взбираться на горы, разве не интересно? Согласен со мной?
— Я подумаю, — говорит Толя, — но сначала превращу мать Якова в немку.
И ни он, ни я не знаем, что наши встречи и эта работа прервутся завтрашним же днем.
У меня дома беда
У меня дома беда. У Жениной матери обширный инфаркт, ее увезли в Измайлово, в 60-ю больницу для старых большевиков. Женя узнает об этом в середине дня, разыскивает меня на работе, спрашивает: поеду ли я туда сегодня? Разумеется, Женя, поеду, как же иначе?
Но у меня проблема. Толю я дома сейчас не застану. Он знает, что я звоню, начиная с шести, а до шести он как бы свободен. Не отзвонить ему вообще — начнет нервничать, не будет спать ночь… Нахожу нашу общую любимую подругу, прошу ее сообщить Толе о моей ситуации, и, главное, пусть не волнуется, смогу — буду звонить, не смогу — не буду. Все, целую, кладу трубку.