Смотрите, я приведу эту строфу:
Звоню Толе: «Как тебе кажется, если назвать „Тяжелый песок“?» Он переспрашивает: «„Тяжелый песок“? Знаешь, это хорошо. Так и оставим».
А дальше, когда уже вышла книга, получаем письмо от незнакомого читателя, он пишет о том, как точно Рыбаков выбрал название романа, и приводит слова из книги Иова: «Если бы была взвешена горесть моя, и вместе страдания мои на весы положили, то ныне были бы они песка морского тяжелее: оттого слова мои неистовы».
Мы в свое время слова Иова с названием книги не сопоставили, потому что недостаточно хорошо знали книгу Иова. И потому ни в одном русском издании романа, а тираж его приближался к миллиону, они не поставлены эпиграфом.
Но редакторы английского издательства «Пингвин», который позже купил права на издание книги, Иова знали, и этими словами открывался английский перевод «Тяжелого песка», что, безусловно, усиливало значение заглавия.
Название нашла, а к Толиной рукописи не притрагиваюсь — некогда.
В редакции суматоха, как всегда, когда надо сдавать номер. У меня все есть, нет только стихов. Слуцкого давно не печатала. Звоню ему:
— Борис, здрасьте, нет ли у вас новых стихов? Я бы что-нибудь выбрала строк на сто. Таню пришлете? Спасибо. Можно, я с ней поговорю? Танька, — прошу ее, — приезжай прямо сейчас. У меня запарка. И у свекрови инфаркт, ты знаешь… На Пятницкую приезжай, паспорт не забудь, я тебе выпишу пропуск. Мы пообедаем вместе, я завезу в редакцию Борины стихи и помчусь в больницу.
У нас на Пятницкой, где мы работаем с пленкой, замечательная столовая: в Радиокомитете много иностранцев — переводчиков и редакторов, это и держит столовую на высоком уровне.
Езжу к своей свекрови через день. На следующий день — Ирочка. Всегда с боржомом, а два раза и с навагой из кулинарии — Евгении Матвеевне вдруг захотелось наваги. Ездит и Женя, чаще всего в субботу или в воскресенье.
Иногда мне кажется, что она поправится, но сегодня вижу — что-то не то: лицо восковое, трудно дышит. Здоровается со мной глазами.
Я сажусь рядом.
— Плохо вам? Я сейчас врача позову.
— Да, что-то неважно. Позови, пожалуй. Приходит врач, зовет медсестру, начинаются какие-то процедуры, и меня просят уйти. Целую Евгению Матвеевну.
— Принесите-ка мне сливового компоту завтра. Что-то захотелось компоту…
— Принесем обязательно. Хотите, приедем к вам пораньше?
Она кивает головой.
Женя стоит уже в пальто, сегодня к матери едет он. В сумке сливовый компот.
Вдруг телефонный звонок. Я беру трубку. Звонят из больницы: «Ваша мамаша ночью скончалась…»
Главная мысль у нас с Ирочкой в тот момент, помимо шока от самого факта, слава богу, что Женя узнал об этом дома, а не в больнице, один.
Нервничаю. Говорю Анюте: «Выкинь этот компот, я его видеть не могу». Она молча берет банку, ставит в свою сумку.
Через два дня будут похороны — это нам позвонили из интерната. Значит, надо устраивать поминки — звать всю родню Михаила Николаевича, у Евгении Матвеевны родных в Москве нет. Интернат все хлопоты берет на себя. На Новодевичьем кладбище уже есть доска с именем Жениного отца, там же есть место еще для нескольких урн, туда и поставят урну с прахом Жениной матери, а на доске прибавят еще одно имя. Прощание с покойной будет в морге больницы в одиннадцать утра, а потом автобус отвезет родственников и знакомых в крематорий на Донское кладбище. На Донском надо быть к часу дня. Все понятно? Спасибо, все понятно.
Прошу Сашу — Ирочкиного мужа — купить вина и водки. Возвращается из магазина огорченный: не верят, что ему больше шестнадцати. «Слишком молодой, — говорят, — водку распивать». Иду вместе с ним. А какой делать стол, Анюта знает сама.
Возле морга собрались уже все родные, один за другим подходим к гробу, прощаемся с Евгенией Матвеевной.
Смотрю, Женя бочком, бочком выходит из двери, бредет, понурившись, по двору, выходит за калитку. А автобус тем временем уже стоит наготове: в Донской опаздывать нельзя — там очередь. Переговариваемся с Ирой: ждать Женю, не ждать? Скорее всего, поехал он туда на такси. Наверное, не хочется ему сейчас сидеть ни с кем из родни рядом, ни с кем из них разговаривать, хочется побыть одному и помолчать. Я его понимаю.