— Обещай, — просит, — что не будешь смеяться… Киваю головой.
— Видишь ли, в чем дело, — говорит, — я не могу убить Рахиль (пауза). У меня не поднимается рука. Она выведет людей из гетто, приведет их в лес и там исчезнет, растворится в воздухе. Это, конечно, все схематично пока… (Пауза.) Ну как тебе? Что скажешь?
Я в ошеломлении: реалист Рыбаков вдруг ударяется в мистику. Но это действительно потрясающее решение. Так и говорю.
Он смотрит на меня в упор.
— Тебе, правда, нравится этот ход?
— Конечно же! Он поднимает роман на совсем иной уровень. Это замечательный ход! Мне очень нравится, уверяю тебя!
— Но над этой главой я посижу, будь к этому готова. Тут написать надо так, чтобы дух захватывало. — (К слову сказать, в той заключительной главе я не тронула ни слова, не было в том нужды.)
Толя смотрит в окно, задумывается, снег кружит над Москвой: через несколько дней наступит Новый год.
— Мне интересно, что скажет Ася.
Имеет в виду Асю Берзер. С Асей был очень дружен. Она редактировала его роман «Лето в Сосняках». О том, что она будет читать рукопись «Тяжелого песка» еще до того, как Толя начнет предлагать ее журналам, я слышу чуть ли не с первых дней нашей работы. И очень это одобряю. Уж если Ася сделает какие-то замечания, то их исправлять надо немедленно. Ася прочитала роман, когда рукопись была закончена, похвалила его в целом и конец похвалила, но сказала: «Слишком много, Толя, жестокости, убери, где можешь». И Толя убрал, где только смог.
На этом прощаемся. «Все решено», — говорит Толя, и по тому, как он резко отодвигает стул, я понимаю, что его снедает нетерпение — скорее сесть к столу, скорее начать писать.
Письмо в защиту Твардовского
Я часто бывала в «Новом мире», именно в отделе прозы. Помню их комнату на первом этаже, где сидели редакторы Инна Борисова и Лера Озерова. Ася, мне кажется, сидела в другой комнате. В «Новом мире» мне давали читать рукописи, которые у них зарубила цензура, и я выбирала небольшой кусок, в шесть страниц, для своего журнала, и все проходило прекрасно. Знаменитые имена были. Но отрывок из повести Виктора Некрасова не пропустил уже мой редактор: «Некрасов живет в Париже, он эмигрировал, мы эмигрантов печатать не будем». Огрызнулась: «Не будете, так не будете». Жесткое время было, тупое.
О том, как пытались защитить Твардовского, Рыбаков рассказывает в «Романе-воспоминании». Не буду пересказывать своими словами всю ту историю, частично перепишу ее оттуда: там — даты, там — фамилии, и присутствует в том рассказе напряжение, в котором жила редакция «Нового мира» все предыдущее время.
Твардовский, объясняя Рыбакову, почему ему не дают напечатать «Детей Арбата», хотя он и анонсировал его на 67-й год, сказал:
— Журнал в очень тяжелом положении, его медленно и тихо удушают… Они (секретари Союза), как только услышали, что в вашем романе есть арест, сникли так, как сникает воздушный шар, когда из него выпускают воздух… Скажите, на что живете?
— Работаю для кино.
— Я не Крез, Анатолий Наумович, но я с удовольствием дам вам свои деньги, лично свои, чтобы вы могли спокойно работать и закончить следующую книгу.
Рыбаков поблагодарил и от денег отказался.
Даже дочери Твардовского не знали об этом эпизоде, и прослышав о том, Рыбаков тут же послал им свой «Роман-воспоминание» с дарственной надписью в память об их отце.
6 февраля 1970 года, днем, приходят к Рыбакову на дачу Каверин, Можаев и Трифонов. Сбивают снег с ботинок на крыльце, раздеваются и сразу проходят в кабинет хозяина.
Им стало известно, что в ближайшем номере «Литературной газеты» должно быть опубликовано решение секретариата Союза писателей о снятии Твардовского с поста главного редактора. И это уже конец: секретариат после публикации в газете свое решение менять не будет.
Эту акцию можно предотвратить, только написав письмо Брежневу. У Можаева есть приятель, который хорошо знает дочь Брежнева — Галину. Галина берется передать это письмо отцу. Газета выходит в среду, печатается во вторник, значит, письмо Брежневу должно быть передано не позже завтрашнего дня, то есть в воскресенье, чтобы в понедельник Брежнев мог задержать публикацию. Следовательно, на сбор подписей есть только полдня этой субботы. Рыбаков соберет подписи в Переделкине, Можаев — в Доме творчества, на Пахре — Трифонов. И эти подписи должны быть только на первом экземпляре письма: так что время терять нельзя.
Рыбаков пишет: «Я усомнился в удаче этого мероприятия. Надежен ли приятель Можаева, передаст ли письмо Галина, как отреагирует на него Брежнев?»