Брежнев письмом, как выяснилось, остался недоволен: «Что это за „коллективка“ такая?! Пусть придут в ЦК, поговорим». Но это стало известно только на следующий день. А тогда сели писать письмо.
Толя вложил копирку между двумя листами, сел за машинку. Копия осталась у него, а ныне пребывает она в том же РГАЛИ, предварительно будучи напечатанной в «Романе-воспоминании». Я приведу только выдержки из того письма:
«…против А. Т. Твардовского и руководимого им журнала „Новый мир“ в последнее время ведется кампания, преследующая цель отстранить Твардовского от руководства журналом. Уже приняты решения об изменении редколлегии „Нового мира“, по существу, направленные к уходу Твардовского из журнала.
А. Т. Твардовского можно смело назвать национальным поэтом России и народным поэтом Советского Союза. Значение его творчества для нашей литературы неоценимо. У нас нет поэта, равного ему по таланту и значению. Руководимый им журнал является эталоном высокой художественности, чрезвычайно важной для коммунистического воспитания народа…
…Мы совершенно убеждены, что для блага всей советской культуры необходимо, чтобы „Новый мир“ продолжал свою работу под руководством А. Т. Твардовского и в том составе редколлегии, который он считает полезным для журнала…»
Подписали письмо четырнадцать крупнейших писателей: Алигер, Антонов, Бек, Вознесенский, Е. Воробьев, Евтушенко, Исаковский, Каверин, Мальцев, Можаев, Нагибин, Рыбаков, Тендряков, Трифонов.
Больше подписей собрать не успели. Но стало известно, что в понедельник писательскую делегацию (не больше пяти человек) по поручению ЦК примет товарищ Подгорный. О часе приема будет сообщено в редакцию «Нового мира».
Это известие мгновенно разлетелось среди писателей, в понедельник к девяти часам утра в «Новом мире» собрались его авторы. О сотрудниках и говорить нечего — все были на месте. Твардовский сидел в кабинете в темном костюме, при галстуке, серьезный, сосредоточенный, сознающий значение момента для журнала, да и для всей советской литературы. Так описывает это Рыбаков.
Наметили пятерку тех, кто отправится к Подгорному. Кроме себя, Толя назвал Трифонова, Можаева, Тендрякова. Кто был пятым — не помнит.
Звонка из ЦК все нет. Принесли бутерброды, вскипятили чай, перекусили. Прождали до середины дня — звонка по-прежнему нет, но все оставались в журнале до полуночи, хотя уже было ясно: из ЦК звонить не будут.
Через день вышла «Литературная газета» с решением секретариата Союза писателей. Твардовский ушел с поста главного редактора журнала.
А теперь эпизод, о котором Рыбаков в «Романе-воспоминании» не упомянул. В середине дня, а может, и утром появился в «Новом мире» Солженицын. Прошел мимо Рыбакова, обратил на него взор и обронил на ходу: «Вы, кажется, пострадали из-за меня?» Он имел в виду, что Рыбакова вывели из членов секретариата, сняли с должности председателя приемной комиссии из-за того, что он не поддержал исключение Солженицына из Союза писателей.
Проронив эту фразу, Солженицын повернулся к Рыбакову спиной и заговорил с кем-то из членов редколлегии. Толя к такому небрежному стилю разговора с собой не привык, и никто в такой манере разговаривать с ним себе не позволял.
— Ну и что ты? — спросила я гневно.
— Знаешь, не помню. Может быть, пожал плечами, может быть, усмехнулся: как-то не до солженицынского гонора было в тот момент.
Страницы из дневника
1977 год начался очень тяжело. В начале февраля звонит Евгения Самойловна. Голос встревоженный: Таню Слуцкую срочно увезли на Каширское шоссе в онкологический госпиталь. Там уже приготовили для нее отдельную палату. У нее рак лимфатических желез, но в течение многих лет ее удавалось выводить из тяжелейших состояний. Может, и сейчас все образуется?
— Когда же это случилось? — спрашиваю. — Несколько дней назад она мне звонила. Все было в порядке!..
Люблю Таню, мы, подруги, все ее любим, и друзья Слуцкого тоже любят ее. Красивая, добрая, с удивительным чувством достоинства, ни слова жалобы никогда. Только однажды, когда я лежала в больнице с кровоточащей язвой, она мне сказала: «Танька, у меня иногда бывают такие трудные моменты, но я стараюсь держаться. И ты держись!» И больше никогда об этом ни полслова.
— Я к ней поеду, — говорю Евгении Самойловне, — будем надеяться, что обойдется… Да, Евгения Самойловна?..
— Да, да, — отвечает она грустно.
И буквально через минуту звонит Галя Евтушенко:
— Ты уже все знаешь, конечно, давай продумаем, когда кто из нас пойдет к Тане.