— Ну ладно, — говорю, — не горюй. Замечания исправим вместе. У меня так складываются обстоятельства, что я могу на неделю уехать из дома…
— Правда? Можешь уехать?
— Да. На неделю.
— Сейчас позвоню Кашафутдинову, он нам что-нибудь снимет под Обнинском.
Игнатьевское
Илья Кашафутдинов — талантливый писатель и наш с Толей друг. Его повесть «Высокая кровь» обошла многие страны мира. По вине пьяных грузчиков гибнет редкостной красоты племенной жеребец, о страданиях, о мучениях этого несчастного животного, на уже шатких ногах идущего к своей гибели, читать без слез нельзя. Пьяные грузчики вызывают в конце книги ненависть.
Но и наш друг, автор, тоже пьет… Однако в подпитии не теряет обаяния, лицо становится смущенным, что-то детское появляется в голубых глазах… Бывший подводник, облученный на атомной лодке, живет в Обнинске, время от времени его укладывают в специальный обнинский институт для обследования и лечения. Кашафутдинов смеется: прав, мол, Галич, «Столичная» очень хороша от стронция… В округе Обнинска он нам ничего не нашел, но, заставив перекусить у себя дома, сел на сиденье рядом с Толей, чтобы показать дорогу на Малоярославец, рядом с которым он что-то нам подыскал, а я примостилась на заднем сиденье: много вещей взяли с собой. Кашафутдинов травит анекдот за анекдотом, смеемся, не переставая, вот что значит хорошее настроение.
Остановились у совхоза «Игнатьевское». Описывая в «Романе-воспоминании» нашу жизнь в этом совхозе, Толя схитрил, написав, что он там делал последние поправки к «Детям Арбата». На самом деле мы там заканчивали работу над «Тяжелым песком». Но Толя посчитал, что не всем надо знать наши секреты, тем более мы еще не жили вместе и наша поездка, по существу, была случайной. Кашафутдинов снял нам там три комнаты в здании школы — и нас это вполне устроило. Взял ключи у председателя совхоза, тот и сам зашел — познакомиться с Рыбаковым.
— Вот тут туалет, — показывает, — вот тут душ — не смотрите, что он ржавый, вода проточная. И плита есть газовая, и посуда кое-какая имеется. А там — три комнаты. Располагайтесь, как хотите, сами решайте, где будете работать, где спать. Два стола есть, два стула есть, кровати есть, электричество работает — что еще надо?
А нам ничего больше и не надо.
Рыбаков повез Кашафутдинова на станцию, а я стала распаковываться, застелила постель: подушки, одеяла, простыни Толя привез из дома. Повесила полотенца. Достала пасту, зубные щетки. Поставила на стол свою портативную машинку, Толя все равно пишет от руки, положила на его стол ручку и бумагу, в тумбочку сложила все консервы, что привезла из дома, кофе, сгущенное молоко.
Первое утро в Игнатьевском: петухи кричат, солнце бьет в глаза, спать больше не удается, встаем, пьем кофе. Садимся работать. С чего начнем?
— Конечно, надо начинать с Левы, но так противно мне это делать, — вздыхает. — Был даже такой момент, я сидел у них в редакции, когда хотел забрать рукопись и уйти.
— Толя, — уговариваю его, — у тебя же есть 37-й год в «Детях Арбата», и «Лето в Сосняках» тоже, по существу, посвящено этой теме. Здесь есть вещи очень важные: ты первый сказал о голоде на Украине. Ты первый сказал, что погибли шесть миллионов евреев. Разве не так?
— Ладно, — говорит, — напишу и продиктую тебе. «Брошу их под локомотив истории».
А я тем временем думаю, как бы сделать жизнь Любы и Володи — родителей бедного Игорька — более интеллектуальной. Подать это надо через рассказчика, чтобы была видна разница. Люба уговорила его поступать в Ленинградский институт промкооперации, тем более там есть заочное отделение — можно учиться и работать. Он берет отпуск, берет две недели за свой счет, и к ним еще прибавляется три недели, как допущенному к экзаменам. Получается два месяца, вот эти два месяца он будет жить у них в Ленинграде, и они будут натаскивать его к предстоящим экзаменам. Люба взяла на себя русский язык и литературу, Володя — физику и химию, Любина подруга Валя — математику.
Водить его по Ленинграду им некогда: оба работали, учились, да еще подрабатывали к стипендии. «Смотри книги, — показывала Люба, — издательство „Академия“ — самое лучшее. Будем голодные сидеть, а без книг не можем. Ты одобряешь меня? Ты же старший брат!» Смеется. И о Хемингуэе он узнал от Любы. Позже, уже уехав из Ленинграда, прочитал его «Фиесту» и «Прощай, оружие!». Хорошо, что Люба тогда написала ему названия этих книг.
Бывали у них иногда друзья, пили чай, слушали пластинки: все незнакомые имена — Вертинский, Лещенко, Вадим Козин, Клавдия Шульженко. И потом, когда где-нибудь слышал он эти песни, сразу вспоминал Ленинград и как он жил у Любы и Володи…