— Анна Егоровна, что вы мелете, как можно передвинуть стенку и оттяпать у вас пятнадцать сантиметров? Да и на потолке бы остался след, вы что — не понимаете?! — говорит Женя.
— Я все понимаю, — обижается Анюта, — но и они не дураки, кого хочешь вокруг пальца обведут!
Я застаю конец разговора, спрашиваю Анюту:
— Что я могу для тебя сделать? Лицо ее освещает улыбка.
— Танюшка, только одна ты и согласна мне помочь. Оденься покрасивше, надушиси, и пойдем к домоуправу, доложим, какие творятся дела.
У нас в редакции ненормированный рабочий день. Мы можем уйти с работы и в три часа, но можем просидеть в аппаратной на Пятницкой и до десяти вечера, делая пластинку. Однако есть одно жесткое правило: в половине десятого явись на летучку во что бы то ни стало!
Отпрашиваюсь. Через день в половине девятого я у Анюты. Идем в домоуправление. Слава богу, у домоуправа никого нет. Заходим. Я говорю:
— Моя бабушка живет на Троицкой улице в доме номер один. Ее соседка делает ремонт, и моей бабушке кажется, что при ремонте соседка урезала от ее комнаты пятнадцать сантиметров.
Домоуправ молчит, глаза грустные, спрашивает:
— Скажите, вы тоже сумасшедшая?
На этом мы выкатываемся из его конторы. То, что домоуправ в переносном смысле отхлестал меня по щекам, мою бабку не волнует. Ей важно, что я ее защитила.
Толя смеется.
— А может, ты, и вправду, сумасшедшая? Чего ты ко мне прилепилась, никак не отвяжешься?..
— Это я к тебе прилепилась? Я?!
— Нет, я к тебе прилепился, ты это хочешь сказать?!
— Вот именно…
— Ничего более смешного в своей жизни я не слышал…
— А эта история, разве она не смешит тебя еще больше?
На следующий день мы покидаем Игнатьевское. Перетаскиваем все наши вещи в машину, я сажусь рядом с Толей, пристегиваюсь ремнем. Он держит свою руку на моей коленке, но не поворачивает ключ зажигания.
— Вот что я тебе скажу, миленькая моя, — говорит, — сейчас 77-й год. В конце мая будущего года мой Алеша кончает школу. Я его довел до этого момента, и теперь я свободен. В конце мая я подаю на развод. Я буду разведен, а там ты уже сама решай свою судьбу: уйдешь ко мне или останешься с Винокуровым… В этом случае у меня к тебе никаких претензий не будет — я тебя любил, и я тебя люблю. У тебя на раздумья восемь месяцев… Едем?..
— Поцелуемся сначала, — говорю я.
События разворачиваются
В феврале 78-го года мы отмечали у меня дома первую годовщину со дня смерти Тани Слуцкой. Пришли все ее подруги, в основном из писательских кооперативных домов. Дома эти стоят на разных улицах — Черняховского, Красноармейской, но в обыденной речи их объединяет общее название: «Аэропорт» — по имени станции метро. И хотя дом Слуцких был расположен достаточно близко от тех домов, к «Аэропорту» его уже не относили.
Мне кажется, приехала ко мне тогда вместе с Наташей Тарасенковой и Катя Старикова. Впрочем, не помню. Слуцкие со Стариковой и Аптом дружили семьями. Я посадила рядом с собой Наташу Тарасенкову, в середине семидесятых годов у нее была напечатана в «Новом мире» прекрасная деревенская повесть, столько лет прошло, а я до сих пор помню, какое удовольствие получила от нее. Таня Слуцкая очень дружила с Наташей: когда вдруг наступало ухудшение, Наташа просто не отходила от нее, мыла, кормила, выхаживала, как выхаживают ребенка.
У Тани мы с Наташей и познакомились, и сразу прониклись симпатией друг к другу.
— Смотри, завтра «Аэропорт» перемоет тебе все косточки, — подтрунивал надо мной Толя, — слушок-то уже пополз… — Но ошибся.
Спустившись на лифте, еще не выйдя из нашего подъезда, Наташа остановилась и сказала: «Из такого красивого, из такого ухоженного дома не уходят. Все сплетни». И никто не возразил. Слухи поползли тогда, когда Толин развод подходил к концу. Это уже конец июня — середина июля. Так мне помнится. Значит, не сплетни?! Звонят не мне, названивают моим подругам: Гале Евтушенко, Мирель Шагинян, причем какие-то малознакомые люди. У Евгении Самойловны все пытаются узнать: окончил ли Алеша школу? Сокрушаются: большая разница в возрасте между мной и Толей, болезни, знаете, старость — это к добру не ведет… Галя Евтушенко, не вступая в разговор, кладет трубку. Насчет разницы в возрасте теребят и Мирель. «Это не ваша забота», — отвечает Мирель и тоже кладет трубку… Ирина Эренбург, дочь Ильи Григорьевича, мы с ней были шапочно знакомы, но к Толе, не понимаю почему, относилась она неприязненно, сообщает новость моей двоюродной сестре, с которой мы лет пять, как не разговариваем. «Безумная! — восклицает та. — Бросает Шекспира!» Мой зять Саша слышит в своей академической столовой разговор: «Жена Винокурова уходит к Рыбакову». Он поворачивается, стоит как раз впереди тех людей: «Вы знакомы с Татьяной Марковной?» — «Нет». — «Тогда какое вам дело?»