Говорю Рыбакову: «Заберешь меня отсюда в четверг в пять часов. Женя будет занят в Литинституте».
За это время надо успеть быстро сделать все дела: сдать все Женины пальто и костюмы в чистку, чтобы выглядел аккуратно. Купить ему еще пару новых летних рубашек. Уговорить Анюту, чтобы не бросала Женю. Она одна знает, что ему надо готовить! Это вдолбить ей в голову. Будет плакать. Обниму ее, поцелую: «Разве я тебе не родной человек? Выручай, раз у меня такая ситуация».
Двадцать четвертого звонят Абашидзе — Григол и Ламара. Мы связаны друг с другом с молодости, с тех пор как Женя начал переводить Григола с грузинского. Они всего на два дня в Москве, можно ли забежать к нам ненадолго? «Ну, конечно, о чем речь!» — говорю бодрым голосом, хотя этот вечер окутан для меня глубокой печалью.
Поужинали, Женя принес из своей комнаты одно из последних написанных стихотворений — «Филимон и Бавкида»: В нашем веке не ладятся в семьях дела, постоянных разводов трудна волокита…
— Замечательное стихотворение, — говорит Григол, — прочитай, Женя, дорогой, еще раз.
Читая, Женя всегда смотрел на лица тех, кто его слушал. Поднял глаза на Григола, перевел взгляд на Ламару, смотрит на меня, смотрит и смотрит не отрываясь.
Ламара и Григол замерли, молчат, начинают понимать: что-то не то происходит в нашем доме.
«Что-то не то» — это не те слова. Завтра к пяти часам Толя подъедет к моему дому, я закрою дверь, вызову лифт, спущусь с чемоданом в руках, оглянусь на свой подъезд, подниму глаза на свои окна.
У Жени на письменном столе будет лежать записка: «Женя, я от тебя ушла…»
Больше мы с Винокуровым никогда не виделись. Не знаю, что было бы с нами обоими, если бы мы где-нибудь с ним столкнулись.
Уход
25 августа 1978 года ухожу от Жени. Ношусь по квартире как бешеная, что-то кидаю в чемодан, просматриваю бумаги, нахожу начало своей статьи, которую должна сдать в ближайший номер, а где же конец? Боже мой! Сажусь на тахту, закрываю лицо руками, надо сосредоточиться.
Еще раз все просматриваю — вот же конец! Анюта стоит рядом:
— Танюшка, ну что ты так нервничаешь?! Выпей хоть чашку бульона, ты же не ела ничего с утра!
— Бульон выпью. — Иду за ней на кухню, спрашиваю: — У тебя все собрано? Учти, Анатолий Наумович заедет за нами ровно в пять.
— Все собрано.
Снова бегу в свою комнату, среди моих бумаг оказались и Женины, надо положить ему на стол. Вчерашний неожиданный визит Абашидзе помешал мне собраться, поэтому и бегаю туда-сюда.
Без четверти пять выглядываю с балкона, машина уже стоит, Толя ходит вокруг нее, курит. Курить ему категорически запрещено: у него эндартериит, больные еще с войны легкие. Обещал, как только я перееду к нему, бросит курить.
Кричу: «Толя, мы спускаемся». Выходим из подъезда с Анютой. Он открывает перед ней переднюю дверь. «Может, вам здесь удобней?» — «Нет, спасибо, — говорит она, — я с Танюшкой сяду».
Садимся рядом, я беру ее руку в свою, еще раз ей напоминаю: «Катя Шумяцкая в курсе ситуации, в первые, самые тревожные дни она будет все время около Жени. Мало ли что… О том, что я переезжаю сейчас к Елке, знают всего два человека: ты и Катя. Елкин телефон у тебя есть, я положила его в кармашек твоей сумки, где лежит проездной билет. Запомнила? Хорошо. В случае чего звони мне».
Елкин телефон знает и Катя. Анюта стесняется Толи и что-то шепчет мне в ответ. Не пойму что. Говорюей: «Я тебя провожу до подъезда, и ты мне скажешь, что хочешь». В подъезде объясняет: «Я решила, что бы Женя мне ни говорил, я буду молчать. Правильно?» — «Правильно». У меня сердце разрывается, когда я гляжу на нее. В ее глазах слезы, она боится завтрашнего дня. «Я тебе позвоню вечером и буду звонить каждый день». Уготовила я ей новое испытание.