Толя пишет о нем в «Романе-воспоминании»: «Мой ровесник, родом из Пятигорска, язвительно остроумный, лицо сатира, одновременно напоминающее Вольтера, бабник, выпивоха, незаменимый человек в компании. Мать отдала его, четырнадцатилетнего, с шестиклассным образованием, учеником в самый большой ресторан Пятигорска, принадлежавший частному владельцу — был НЭП. Стал Вася прекрасным поваром и как таковой, уже будучи журналистом, был хорошо известен в московских литературных и журналистских кругах. На домашних ужинах, сборищах „становился к плите“ и варил, жарил, пек, занимался всем, кроме одного — никогда не мыл посуду: „Я повар, а не судомойка“.
Перед войной Васин пятигорский приятель, талантливый архитектор, был женат на моей сестре Рае и жил у нас на Арбате. Вася к ним захаживал, там мы и познакомились. Заехал я как-то к маме вечером, быстро прошел по двору, к счастью, никто меня не увидел, но дома у нас оказался Вася. Он, конечно, знал, что я после ссылки, что мне нельзя появляться в Москве, но не выдал, правда, распушил передо мной хвост, показывая свою значительность, но это было не главное, главное — не продал, я это оценил.
Когда я вернулся из армии и начал писать, Сухаревич был единственным моим знакомым, имевшим отношение к литературе. Ему я показывал первые свои писания, жил он тогда в Ружейном переулке, между Плющихой и Садовым кольцом, у своей второй жены. Принес я ему первые главы „Кортика“, а через месяц приехал узнать его мнение. Сидя на полу, Вася перебивал матрас, вынул гвоздик изо рта и сказал:
— Прочитал твой опус. Знаешь, Толя, из тебя может получиться писатель.
И вернул мне рукопись. Поля ее были испещрены Васиными пометками: „Ха-ха!“, „Ну и ну!“, „Ах, какой умный!“, „Неужели?“, „Чепуха!“, „Графомания!“, „За такие фразы убивают!“. И все в таком роде. Я на него не обижался, кое-что в его пометках было верным. Со временем убедился, что читательские замечания полезны: если что-то задело, над этим стоит подумать. Но как бы ни петушился Сухаревич, как бы ни высокомерничал, что бы ни писал на полях моей рукописи, все же он первый сказал: „Толя, из тебя может получиться писатель“. Этого я никогда не забывал».
Итак, мы сидим на террасе за большим деревянным столом и едим знаменитый Васин борщ. Звонок. Толя отходит к маленькому столику, поднимает трубку.
— Здравствуй, Женя! Заезжай, почему нет…
У меня каменеет лицо: нет сомнения, это Винокуров. Но почему Толя с ним на «ты»?
— Сейчас я объясню дорогу, — говорит Толя. — Доезжаешь до Переделкино, едешь мимо пруда, там дорога разветвляется, налево — к Дому творчества, направо — на Гаражную улицу. С Гаражной улицы поворачиваешь налево и едешь по улице Горького до того места, где кончается асфальтированная дорога. Поворачиваешь направо и едешь опять по асфальту, по улице Довженко до конца. Моя предпоследняя дача, дом 4-А. С правой стороны по ходу машины. Записал? Давай, двигай!
— Ну зачем ты его зовешь, Толя?!
Он подмигивает Сухаревичу, смеется: «Видишь, что с ней творится?…»
— Успокойся, Танюша, это Долматовский звонил. — Объясняет Сухаревичу: — Он никогда у меня не бывал, но сейчас ему надо убедиться, что Таня здесь уже живет! Вот баба!.. Затем и едет!
Через полчаса открывается дверь, заходит Долматовский.
— Здрасьте, Евгений Аронович! — изображаю любезность: — Чай, кофе?
— Спасибо, Танюша, ничего не хочу, я на пять минут всего, по дороге…
Вот чего я боялась, переезжая к Толе в Переделкино, — любопытствующих глаз. Но обошлось. Возможно, слишком долго говорили о нашей с Толей ситуации и уже свыклись с тем, что со дня на день меня здесь увидят.
Случай с Долматовским был единственным.
Утро, шаги на крыльце. Евтушенко явился — и прямо с порога начал кричать. Моя ближайшая подруга Галя была довольно долго за ним замужем, и эту его манеру кричать по утрам я знаю наизусть.
Он смотрит на меня так, как будто привык видеть меня в этом доме каждый день. Так же и остальные. Столько разговоров было о том, что я ухожу к Толе, что увидеть меня в Переделкино не было неожиданностью.
— В чем дело, Женя, успокойся!
Но он, как тетерев на току, кричит, ничего не слышит. Оказывается, у него ночевал Женя Рейн, утром встал, надел новые Евтуховы ботинки, которые стояли в прихожей, а ему оставил свои старые да вдобавок рваные.
В эту минуту распахивается дверь и появляется Толя, завязывая на ходу пояс халата.
— В чем дело, что за крик?! Выслушиваю эту историю во второй раз.
— У тебя что — это последняя пара ботинок? — спрашивает Толя.