Рожает под наркозом моя Ирка, все равно как в Кремлевке, «Тяжелый песок» помог: врач так старается, что перебарщивает в дозе. Но все обходится благополучно. Это уже 1979 год.
Как не съездить после всего этого на черный рынок?! Располагался он в проезде МХАТа то ли по субботам, то ли по воскресеньям, не помню точно, хотя захаживала туда довольно часто. «Толечка, посмотрим, кто продает „Тяжелый песок“.
По моим наблюдениям, книги, которые держали в руках для продажи, удивительно соответствовали облику продающего. Вот я купила „Житие протопопа Аввакума“, кто-то зачитал у меня эту книгу. Лицо у продавца благостное, ногти чистые, это он пересчитывает мои купюры. Покупаю биографию Гогена шведа Даниэльсона, лучшую, на мой взгляд, книгу о художнике. Продавец опускает глаза долу — неловко ему продавать такую хорошую книгу, возможно, нужда…
Конечно, Мандельштам с предисловием Струве (100 рублей за том) или „Архипелаг ГУЛАГ“ (150 рублей за том) добывались нами в иных местах, с величайшей предосторожностью, через самых проверенных людей, иначе загребли бы в тюрьму обоих — и продавца, и покупателя. Из „запрещенных“ изданий я видела только один раз, как продавали на черном рынке двухтомничек „Доктора Живаго“. Молодой хлыщ, с бледным порочным лицом, толкался среди покупателей, шепотом называя цену. От него шарахались, подозревая в нем кагэбэшного провокатора, наверняка он таким и являлся.
А Толя — нет, ни в какую не хочет ехать: „Не будем терять время, Таня, сейчас главное — получить тебе развод. Не тяни!“
Я не тянула, но как-то странно и безвольно текли мои дни в первые месяцы жизни на даче. Утром я уезжала в журнал, Толя сажал меня в электричку, было еще темно, возвращался домой и садился работать — он начал писать уже третью часть „Детей Арбата“. Вечером он либо приезжал за мной на машине или встречал на станции, я готовила ужин, соображала что-то насчет обеда ему на следующий день, мы обсуждали новости, смотрели телевизор, читали, но все это шло как бы мимо моего сознания, будто я наблюдала со стороны чью-то постороннюю жизнь, не имеющую ко мне никакого отношения.
Ялтинская эйфория кончилась, там мы жили свободно и весело, отринув от себя все волнения и тревоги.
Скорее всего, то был конец октября, а может, и начало ноября, когда Толя ночью распахнул дверь в мою комнату, зажег свет, механически я взглянула на часы — было без десяти минут пять. „Таня, — сказал он, — вставай, одевайся, у нас пожар!“
Оказалось, загорелась электрическая грелка, с которой Толя уснул, приняв, как всегда, снотворное. А от грелки начала тлеть простыня, от простыни — матрас на тахте, и Толя проснулся от того, что стало жарко ногам. Вытащил провод из штепселя, швырнул грелку на пол, плеснул на дыру в матрасе воду из стакана и снова улегся, не замечая, что внутри уже все тлеет.
В кабинете ничего не было видно из-за дыма, когда я туда кинулась. Схватила матрас, проволокла его по полу и выкинула с заднего крыльца в лес на траву. Чудом Толя не задохнулся, чудом не угорел, но кружилась голова. Уложила его у себя. „Посмотри, — сказал он, — в Медицинской энциклопедии, что нужно делать при отравлении угарным газом“. Но я не знала, где найти энциклопедию. „В столовой на книжной полке, поищи там“. Нашла. „Срочно вынести пострадавшего на свежий воздух“, — так там было написано. „Никуда я не пойду, — сказал Толя, — лучше открой окно“. Но я не знала, как открываются окна. Дом строился в начале пятидесятых годов, рамы двойные, внутренние — без ручек, летом их вынимали, осенью вставляли снова, забивая гвоздиками. „Принеси отвертку, — сказал Толя, — отверткой отодвинешь гвоздики и подцепишь раму“. Но я не знала, где лежат отвертка, молоток, гвозди — ничего не знала. „В кабинете, возле левой батареи — полка, на полке ящичек специальный, там все лежит“. Побежала искать. Толя зовет. Бегу к нему: „Толечка, плохо тебе?“ — „Нет, но не надо открывать окно, мы простудимся, открой форточки и устрой сквозняк“. Открыла. Побежала на кухню посмотреть — не вскипел ли чайник? В энциклопедии написано: „Обложить пострадавшего грелками, предварительно напоив его крепким чаем или кофе“. Заварила чай, к ногам положила грелку, к рукам наполненные горячей водой бутылки — грелка была всего одна. И пока Толя не заснул, сидела рядом, пугаясь, когда он вздрагивал во сне, кляла себя: как можно скатиться до такого идиотизма — ничего не знать, даже телефона, по которому вызывается „скорая помощь“?.. В семь утра звоню Евгении Самойловне, сообщаю ей новость о пожаре. Прошу позвонить Люсе Кренкель в восемь, сказать, что я не приду на работу, посплю немножко — с пяти часов на ногах. И дом, после того как я волокла тлеющий матрас к заднему крыльцу в соответствующем виде. И самое главное, как Толя будет себя чувствовать в течение дня.