Нам их спор малоинтересен. Идем домой. Евтушенко нас догоняет, поднимается с нами на крыльцо.
— Заходи, Женя, — говорит Толя.
Тот проходит и торжественно кладет на стол конверт.
— Это вам первое письмо, писал его ночью.
— Спасибо, мой друг…
— И еще один совет, Анатолий Наумович, не давайте читать более чем на неделю. И к рукописи пусть будет приложено письмо. Кто не захочет, не надо. Но рукопись должны вернуть в срок.
Вторым принес письмо наш дорогой Вениамин Александрович Каверин. Посидел немножко с нами, начал читать начальные строки письма: «В книгу „Дети Арбата“ входишь, как в портретную галерею, и каждый портрет — а их много — нарисован свободно, тонко и смело…» Каверин обеими руками за публикацию романа, и конец письма тоже кажется ему важным: «С политической точки зрения роман будет высоко оценен не только в нашей стране».
Третьим — Натан Эйдельман, писатель, историк. Две страницы на машинке. Отрывки из наиболее интересных писем я переписывала в дневник. Полностью 62 письма хранятся в архиве, в фонде Рыбакова.
Вот что писал Эйдельман:
«Публикация романа „Дети Арбата“ очень важна — за последнее время в нашей литературе (научной, художественной), увы, участились попытки сгладить, отлакировать прошедшее, уменьшить, упростить многие трудности и ошибки (а тем самым, в сущности, снизить значение, эффект преодоления этих трудностей и ошибок!). Роман „Дети Арбата“, выйдя к читателям, стал бы одним из важных элементов той гласности, которая способствует духовному оздоровлению нашего общества».
Эйдельман снимает дачу неподалеку от нас вместе с Городницким — доктором геолого-минералогических наук, поэтом, бардом, теперь он уже носит звание академика. И Городницкий тоже пишет письмо с требованием публикации «Детей Арбата». Кто-то из близких ему людей передавал нам его слова: «Ну и черт с ним, что меня после этого письма не пустят в „загранку“! Зато я — современник Рыбакова!»
Из Минска звонок Василя Быкова: утром его жена привезет письмо Рыбакову. (Почте не доверяет.) Толя встречает жену Быкова на Белорусском вокзале, как-то они узнают друг друга, берет письмо из ее рук, она садится на другой поезд и уезжает в Минск.
«Судьба романа мне видится трудной, — пишет Быков от руки, — но какой бы она ни оказалась, главное в том, что роман создан. И он живет своей жизнью, делает свое дело, какое и должен делать. В литературе он останется при любых обстоятельствах, и останется надолго.
Очень желаю, однако, его скорейшего опубликования…»
Смешная история произошла с письмом Виктора Конецкого, замечательного ленинградского писателя, капитана дальнего плавания. Конецкий приехал в Дом творчества «Переделкино» отдохнуть недельку, сделать какие-то дела в Москве, а заодно прочитать «Детей Арбата». Приходит к нам, шатаясь. Сильно пьющий был человек. Но мы ему рады, обнимаем его.
— Давно не виделись, как хорошо, что ты к нам приехал!
— Рукопись давай! — говорит он Толе. (Под некоей грубоватостью прятались самые теплые чувства.) У нас как раз Ирочка. — А как я доберусь домой?!
Ирочка ему:
— Я вас провожу.
Винокуровская дача стояла напротив ворот Дома творчества.
— А что мне делать, если мне роман не понравится? — спрашивает Конецкий у Иры.
— Так и скажете Рыбакову, — отвечает Ира. — Он же профессиональный писатель, к таким вещам относится спокойно.
На следующий день Конецкий снова является к нам с рукописью, с письмом, но пошатываясь еще сильнее, чем накануне. А у меня гости. Он присаживается к столу, Иры нет, провожать его домой некому. Пока он разговаривает с гостями и пьет с ними наравне, мы с Толей читаем его письмо.
«Как моряк, бывший на всех континентах и видавший мир не через стекло туристического автобуса, а через рабочих на судоремонтных заводах, докеров и полицейских, могу с полной ответственностью заявить, что мир нас не понимает, боится и слишком часто ненавидит. Это заложено Сталиным, и со Сталина надо начинать чистить нашу идею перед и под взглядом планеты… Это оптимистическая книга. И напечатана она должна быть в Союзе ССР».
— Хорошее письмо, — говорим мы Конецкому, и он отправляется домой.
— Осторожно иди, — предупреждает его Толя. Через полчаса звонок. Совершенно трезвый голос:
«Толя, у меня был обыск. Изъяли второй экземпляр письма». — «Подожди, — говорит Толя, — сейчас я посмотрю». Берет письмо: копирка была вложена неправильно: отпечаток на обороте страницы. «Все в порядке, — говорит Толя, — ты неправильно вложил копирку. Успокойся. Ложись спать!»