Молитва
Мой муж заходит ко мне в комнату, я лежу на тахте, просматриваю последние номера журналов.
— Миленькая моя, — говорит он, — или ты решила, что у тебя наступили каникулы?..
— Именно так, — говорю ему, улыбаясь. — Мне же нечего делать, пока ты не напишешь хотя бы тридцать страниц.
Он берет меня за руку и пытается поднять с тахты. Я сопротивляюсь.
— Тебе всегда есть что делать, — говорит он. — Посмотри, например, что у нас пойдет в архив.
— Эксплуататор!
Направляюсь в кабинет, где в нижней половине книжного шкафа сложены остатки архива. Архив «Тяжелого песка», который Рыбаков собирается подарить Тель-Авивскому университету, уже перенесен в сторожку рядом с дачей. Снимаю с кресла бархатную подушку, кладу ее на пол, сажусь на нее и начинаю все разбирать. Толя за своим столом напротив меня. Хорошо работать вместе в одной комнате.
— Как интересно! — Держу в руках маленький листок: «Молитва людей среднего возраста» (из журнала «Морфология», Англия).
Толя отрывает глаза от рукописи, смотрит на меня.
— Прочитай! Я совершенно не помню, где я ее взял и кто мне ее дал.
«Господи, ты знаешь лучше меня, что скоро я буду старым.
Удержи меня от привычки думать, что я должен что-нибудь сказать по любому поводу и в любом случае. Упаси меня от стремления направлять дела каждого. Сделай меня мыслящим, но не нудным.
Обширный запас моей мудрости жаль не использовать весь, но ты знаешь, Господи, что я хочу сохранить хоть несколько друзей к концу жизни! Сохрани мой ум свободным от излияний бесконечных подробностей. Дай мне крылья достичь цели!
Опечатай уста мои для речей о болезнях и недомоганиях, они возрастают, и повторение их с годами становится слаще. Я не смею просить о хорошей памяти, но лишь о меньшей самоуверенности при встрече моей памяти с чужой. Преподай мне урок, что и мне случается ошибиться. Сохрани меня в меру приятным.
Я не хочу быть святым, с иными из них совместная жизнь слишком трудна, но желчные люди — одна из вершин творения дьявола.
Дай мне видеть хорошее в неожиданном месте и неожиданные таланты в людях и дай мне, Господи, сказать им об этом».
— Знаешь, — говорит мне Толя, — ее обязательно надо сохранить.
— Естественно, — отвечаю ему.
Смотрю дальше. Подчеркнуто красным карандашом: «Конспект лекций для семинара в Литературном институте».
Толя надиктовывает мне несколько строк, записываю на отдельной бумажке: «Вел семинар совсем недолго — отрывало от „Детей Арбата“. Среди студентов наиболее талантливыми были Миша Рощин и Вика Токарева».
Прикрепляю эту бумажку к конспекту.
Мне интересно его читать, потому что я хорошо представляю себе, как развивается дальше каждая мысль.
«Редко выступаю. Не убедил книгой, как убедить словами? Писатели шумят за письменным столом, заикаются на людях.
Я поздно начал писать, но рано начал читать — с пяти лет. Наша домашняя библиотека была довольно обширна и хорошо подобрана. К шестнадцати годам прочитал почти все, что представляется мне лучшим в мировой литературной классике. Тогда же в основном определялись и вкусы. Любимейшими писателями навсегда остались Пушкин, Бальзак, Толстой. Еще из русских очень люблю Гоголя, Чехова, Лермонтова, Есенина и Бабеля, из французов — Стендаля, Франса и Мопассана. Из Беранже много знаю наизусть — и на русском, и на французском.
Вкусы, вероятно, старомодны, но и мне уже немало лет.
Но сам не писал: другие интересы, занятость, 30-е годы, война, трепетное отношение к литературе, преклонение, недосягаемость, нескромность, высокие образцы. Стихи не получались. Литературные кружки не посещал. Категоричность времени.
Первым человеком, предсказавшим мне литературный путь, был, как это ни странно, знаменитый в те годы графолог Зуев-Инсаров. Вечерами он сидел за маленьким столиком в саду „Эрмитаж“, перед ним лежали листки бумаги, карандаш, следовало написать свою фамилию, имя, отчество, адрес, заплатить рубль или полтинник, я не помню масштаба тогдашних цен, это было в тридцать втором году. Все это мы с товарищем проделали так, для развлечения, гуляя в воскресенье вечером в саду „Эрмитаж“.
Через несколько дней я получил графологическое исследование, довольно пространное. Исследование это у меня не сохранилось, своего впечатления я не запомнил, но одну фразу помню. Звучала она приблизительно так: „Имеется литературная одаренность, возможно, слабо выявленная вследствие недостаточной целеустремленности“.