Однако это не заставило меня взяться за перо. Я окончил институт, затем наступили годы моих скитаний по России, не оставлявших места для литературного творчества. Я жил и работал во многих городах, перепробовал много профессий — обстоятельства, накопившие материал для будущих писаний, но не оставившие места для писаний сегодняшних.
Многолетние наблюдения над писательской братией убеждают меня, что писателем может быть только человек, серьезно занимающийся тем делом, которое он делает, независимо, литература это или не литература. Из молодых людей, берегущих свои силы для будущих занятий литературой и пренебрегающих делом нынешним, ничего не выходит. Литература требует от человека выкладываться целиком, это должно быть сутью характера. До того как он занялся литературой, писатель должен обогащать свое сердце тем, что оставляет в нем неизгладимую память, пусть даже рубцами.
В прямом смысле „учителей“ я вам, пожалуй, не назову. Писатель учится не только у других писателей, но и у самой жизни. Наблюдательность дается страданием.
Для меня нет новых лиц. В новых лицах для меня повторяются старые. Сталкиваясь с ними, я обновляю в памяти то, что я уже знаю…
Начав поздно писать, я потерял в смысле писательской техники, зато я выиграл в жизненном материале…
Овладевая ремеслом, мне пришлось потрудиться. Я писал повести и романы, учась писать. Опыт!.. Из него я черпаю и по сей день. И черпал бы еще сто лет, отпусти мне судьба такие сроки… Жизнь — вот мой главный учитель».
Ефремов
Звонит Юлик Эдлис. Сообщает, что накануне к нему явились кагэбэшники, якобы поговорить о его, Юлика, книгах. Принесли с собой коньяк, за распитием бутылки зашел разговор о Рыбакове и о «Детях Арбата». Кагэбэшники: «Кто бы мог его уговорить сделать кое-какие купюры в романе?»
Толя накидывается на Юлика: «Зачем ты их пускаешь к себе домой? Зачем распиваешь с ними коньяк? В опасные игры играешь, друг мой! Им нужно с тобой поговорить, пусть присылают повестку!» Раздраженный разговором с Эдлисом, Толя, не снимая халата и не попив кофе, звонит драматургу Мише Рощину. В голосе негодование.
— Миша, я тебе дал «Детей Арбата» для Ефремова на одну неделю. Он держит рукопись у себя два месяца. Я прошу тебя, сегодня же ее забери и привези мне в Переделкино! — Кидает трубку.
Через два дня Миша перезванивает:
— Ефремов очень извиняется перед вами, Анатолий Наумович! У него были всякие сложности в семье, сейчас он живет у отца и просит разрешения приехать к вам вместе со мной. Письмо, как договаривались, он написал.
— Когда вы приедете? — спрашивает Толя.
— Если можно, сегодня, часа в два.
— Приезжайте, — говорит Толя строго.
У меня есть грибной суп, котлеты, кислая капуста.
И никакой водки, кроме сладкой, подаренной немцами. У нас в стране антиалкогольная кампания, водку не одолжишь даже у соседей, хоть поклянись им, что завтра купишь и отдашь.
— Я попросил Рощина: «Познакомь меня с Рыбаковым», — звучит с порога прекрасный, всем знакомый голос Ефремова, и уже за столом, чуть театрально разводя руками, добавляет: — Я должен посмотреть на этого человека!
Рыбаков смягчается, рад видеть Ефремова.
— Я хочу оправдаться, — говорит Ефремов. — Гастроли в Болгарии, потом в Томске… Рощин позвонил два дня назад, говорит оккупационным тоном: только что получил выволочку от Рыбакова. Он рвет и мечет, отдавай рукопись немедленно. Думаю, ладно, сейчас прогляжу ее наискосок и завтра отдам. Лег. В пять утра заставил себя погасить свет — в девять репетиция.
Вернулся с репетиции, схватил рукопись и опять читал до самого утра. Звоню Рощину: дочитал! Мне твои цветочки-лепесточки не нужны. Книга Рыбакова — это моя литература!
Рощин улыбается, они с Ефремовым друзья, к тому же он любит и Рыбакова.
— Если рукопись напечатают, — говорит Ефремов, — я тут же буду ставить ее в театре.
Обедаем. Пьем сладкую водку, не так плохо, надо сказать. И тут я позволила себе задать вопрос Ефремову: «Правда ли, что, посмотрев у вас „Дядю Ваню“, Горбачев сказал: „Это пиршество духа!“?»
Бог мой, можно ли себе такое представить, чтобы после убогого Брежнева и совсем уж убогого Черненко, после Андропова, которому порядочные люди никогда не простят Венгрию 56-го года, новый Генсек сказал режиссеру такие вдохновенные слова: «Пиршество духа!» А когда Ефремов — любимец публики, сославшись на количество неотложных проблем, попросил его о встрече, ответил: «Дайте раскрутить маховик, тогда встретимся». Мы все помним наизусть те слова, не зная точно — правда это или слухи.