СЧАСТЛИВАЯ ТЫ, ТАНЯ!.
Из Чернигова пришла поздравительная телеграмма по поводу сериала «Неизвестный солдат». И в конце трогательная приписка: «Дорогой Анатолий Наумович, вы столько раз обещали нам приехать в Чернигов, мы ждем вас, не можем дождаться! Сейчас такая хорошая погода — 23 градуса! Приезжайте. Вы же наш земляк! С большим уважением работники музея: Людмила Студенова и Петр Васильевич». (Фамилия Петра Васильевича почему-то не была указана.) Толя вдруг оживляется.
— А что, если нам действительно рвануть в Чернигов, хоть посмотрим город, где я родился. Придется, конечно, мне там выступить, ну выступлю, а потом заедем в Щорс, я хочу, чтобы ты посмотрела дом дедушки и бабушки. На кладбище сходим… Надо только узнать, сможет ли Коля взять отпуск на четыре-пять дней.
Коля рад: он не бывал на Украине, и я тоже мало знаю тот край — лишь Киев и Львов, так что проехаться неплохо, тем более заедем в Щорс!
Толя звонит своему переводчику на украинский язык Павлу Гурьевичу Воробьеву, сообщает о наших планах.
— И я туда к вам приеду, — говорит Павел Гурьевич, — на автобусе.
— А мы едем на машине. В 6.30 нас будут ждать возле библиотеки работники музея, если же запоздаем, поедем сразу в гостиницу. Номера нам забронированы. Забронируйте и вы себе номер по телефону, — советует Толя Павлу Гурьевичу.
В шесть утра сложили все необходимое в машину: кофе в термосе, крутые яйца, огурцы, зубные щетки, пасту, мыло, воду в бутылке — мыть по дороге руки — и двинули. В пути выясняется, что я забыла курицу, которую зажарила ночью, — главную нашу еду, а Коля забыл паспорт, без которого не принимают в гостинице. «Анатолий Наумович, вы не волнуйтесь. Я буду спать в машине, в машине очень даже удобно», — уговаривает он Толю. «Ладно, там придумаем что-нибудь», — говорит Толя, но настроение у него портится. «Дай карту», — просит меня, хочет посмотреть наш путь. А главное, сменить тему разговора.
Мы едем по Калужской области на Брянск Дорога разбита, кое-где заделана асфальтом, ни одного человека на полях, как вымерли все, пасутся тощие коровы, реки не обозначены, полное запустение.
В Брянской области шоссе великолепное, возле каждой речки, иногда кажется, что это просто ручеек прячется в кустах, название. Сразу видно — другой хозяин. Там, где начинается партизанский край, стоят указатели — какой отряд здесь воевал. У меня екает сердце — вот они, знаменитые брянские леса. Для моего поколения, детей войны, эти названия много значат, а молодых, я замечала, оставляют равнодушными. Когда в «Кругозоре» я делала пластинки с актерами, все свободные операторы заходили в нашу аппаратную послушать Леонова или Куравлева. Из трех-четырех часов записи можно было взять всего шесть с половиной минут — больше пластинка не вмещала. И все с интересом следили за моей работой.
Но вот делала я пластинку по фильму Константина Симонова о солдатах — кавалерах трех орденов Славы. Фильм был сильный, построенный на противопоставлении их теперешней жалкой, прибитой жизни с фронтовой, когда беспредельная храбрость вознесла их в герои. Воспоминания о тех днях не только меняло их лица, но и голоса, что-то звонкое, молодое пробивалось в них, что давало мне возможность сделать на этих контрастах интереснейшую пластинку. Но операторша моя зевала, морщилась: «Надоело, Татьяна Марковна, все война да война…» Возможно, для молодых это все уже слишком далеко отстоит в истории, но, скорее, причина в другом: безразличными ко всему их сделала топорная, без единого человеческого слова пропаганда.
Недалеко от Брянска начали почему-то гудеть машины, гудки, гудки, движение интенсивное. Мы подумали: «Большая авария». А через триста метров увидели постаменты, на них грузовики военного образца — безымянные памятники военным водителям. Все машины, проезжающие мимо, дают длинный гудок в память погибших. И Коля наш нажал на гудок. И Толя тут вдруг говорит: «А ведь это они взяли у меня из „Неизвестного солдата“». — «Точно, — вторит ему Коля, — это они у вас взяли». В книге шоферы гудят, проезжая мимо памятника «Неизвестному солдату», и в фильме «Минута молчания», снятом по повести, гудят, и в телесериале гудят. И оттуда перешло в жизнь, кто-то первый дал гудок, и пошло. Впечатление производит сильнейшее, просто мороз по коже. Эту главу в «Романе-воспоминании» Рыбаков заключил так: «Я получил много всяких премий и в литературе, и в кино. Но более высокой награды в моей жизни не было и не будет».
Нас сильно поджимало время. Подъезжаем к библиотеке без пяти семь. Ждут. Две фигуры с букетами цветов. Мужчина и женщина. Знакомимся: Людмила Студенова и Петр Васильевич. Сажаем их в машину, они показывают, как проехать в гостиницу. С трудом, но все-таки улаживаем дела с нашим забывчивым Колей, его прописывают на Толин паспорт и дают номер. Этим же вечером приехал из Киева Павел Гурьевич Воробьев. Вальяжный, уверенный в себе, имеющий знакомства в «верхах», сидел рядом с Толей на выступлениях и был явно озадачен тем, что на Толин приезд никак не отозвались партийные власти. То, что полно народу собиралось, то, что Толю заваливали цветами, это было приятно, но без начальственной ласки для Павла Гурьевича и праздник был не праздником. Мы бы и не заметили этого, а он чувствовал себя неуютно: «Как же так, Анатолий Наумович, в чем же дело?» Толя посмеялся: «Я им не нужен, и они мне не нужны».