— Поступит, нам и умирать можно, — говорит мать. Взгляд требовательный. Отец смотрит на дочь ласково. Заступник «Характеристику хорошую, — говорит, — трудно получить. Должны такое взять во внимание». Хотят верить в справедливость, надеются, что там, в Киеве, кто-то внимательно вглядится в их дочь, оценит и трудолюбие, и усидчивость, что «ни в кино не ходила, ни на танцы, сидела за учебниками».
Девочка молчит. Неуловимое движение бровями, что означает, по-видимому, сомнение.
Жалко мне девочку. Представляю ее смятение: не уверена в своих силах, боится снова срезаться.
Нам пора возвращаться в Чернигов. Коля нервничал, поглядывал на часы, а потом гнал машину так, что мы сомневались — доедем ли до Москвы живыми. На десять вечера у него было назначено свидание с дамой сердца, которая была замужем, и пропустить эту встречу было выше его сил.
А мы все сидим за столом, оттягиваем момент прощания, душа сопротивляется тому, чтобы оставить их, ничем не обнадежив. Но обнадежить абсолютно нечем — в Киеве, кроме Павла Гурьевича, ни одного знакомого, про Институт культуры вообще слышим впервые.
Нина вышла на кухню, принесла мне и Павлу Гурьевичу по банке красных соленых помидор, видела, как мы наваливались на них, уж больно вкусным она делала рассол. Коля понес их в машину, а она опустилась на стул рядом со мной, положила свою руку на мою.
— На последнем терпении, Таня, живем. Тревога съедает: поступит, не поступит?..
И тут Павел Гурьевич не выдержал.
— Поступит, — сказал он. — Ректор института — мой сосед по даче. Поговорю с ним, но экзамены надо сдать хорошо.
И действительно поговорил, и девочка поступила в институт, о чем нас известили письмом той же осенью. «Да здравствует Павел Гурьевич, — прокричала я и отнесла то письмо Толе, — напиши ему, что он герой. Он будет рад».
У Булата неприятности
Мы вернулись из Щорса и сразу же окунулись в неприятности. Дело касалось Булата. Кодга у него что-то происходило не так, он тут же приезжал к Толе — советоваться, как быть.
Начало этой истории таково: премьер-министр ФРГ Вилли Брандт пригласил Окуджаву на выступление в честь сорокалетия окончания войны. В Союзе писателей, как всегда, тянули с билетом, и в результате Булат прилетел в Германию на сутки позже. Концерты уже состоялись, и он оказался никому не нужным. Тогда он уехал в Мюнхен и поселился у своего московского друга. Видимо, об этом стало известно, и на обратном пути у него в купе устроили обыск, нашли книги и кассеты. Скандал. Главное, что ему инкриминируют: прятал этот недозволенный груз, отвинтив (!) панели в купе.
— Совсем с ума сошли, додуматься до такого, — говорит Толя Булату. Но спрашивает: — Ты действительно отвинтил панели?
— Господь с тобой, — отвечает Булат.
В этот момент раздается телефонный звонок. Звонит Евтушенко. Только что прилетел из Америки. В Италии нашел продюсера, который субсидировал «Аморкорд» Феллини и «Профессию — репортер» Антониони. Продюсер якобы в восторге от сценария Евтушенко. Тот упоен своими делами. Добился у Горбачева 30 тысяч долларов, чтобы пригласить знаменитых американских поэтов на интернациональный вечер поэзии. Но важно, чтобы на этом вечере обязательно присутствовал Окуджава.
— Окуджава? — специально переспрашивает Толя и смотрит на Булата. Тот вжимается в спинку кресла. — Да, — говорит Толя, — слышал краем уха про эту историю. Ты хочешь его защитить перед Беляевым? — опять смотрит на Окуджаву, тот кивает головой. — Правильно, — одобряет Толя, — нашли, видите ли, преступника. Говори с Беляевым и не робей! На каком, собственно, основании таможенники сказали, что Окуджава будет привлечен к уголовной ответственности?! У Верченко, кстати, об уголовной ответственности не было сказано ни слова! Говорили о партийном взыскании.
— Анатолий Наумович, я ничего этого не знал, как хорошо, что вы все мне это рассказали, — обрадовался Евтушенко.
Евтушенко у Беляева: Ну и что из того, что он провез книги и кассеты? Я тоже провозил, и меня обыскивали, и у меня все отнимали.
Беляев (обиженно): Ну зачем он прятал, зачем прятал в купе?
Евтушенко: А где еще прятать?! Ну поругайте его и простите…
И в конце концов добился, чтобы Окуджаву внесли в список этого интернационального вечера поэзии. Его и Беллу.
Про Булата узнали позже: не выступал.
Белла тоже не пришла: «Я в этих советских праздниках участия не принимаю. И вообще у меня сейчас сидят чужеземцы (обычный Беллин стиль) — англичане, и мне не интересно с тобой говорить об этих торжествах…»