— Правильно, — киваю я головой.
— Но главное, что и Ситников со мной согласился.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он, — я как-то об этом не подумал.
— А что вы им ответили? — спросил я.
— Я и не собираюсь им отвечать. Мы торгуем опубликованными книгами. А ваш роман не опубликован, значит, он не существует в природе. Говорю это с большим огорчением, вы знаете, Анатолий Наумович, какой я горячий сторонник «Детей Арбата».
На этом мы расстались, но уже в дверях он меня снова окликнул, был так расстроен, что забыл передать мне письмо из Америки. Усадил меня снова в кресло и по моей просьбе прочитал его. Я сказал, что не владею английским.
Десять университетов: Гарвардский, Колумбийский, Йельский, Принстонский, Станфордский, Пенсильванский, Бостонский, Оклахомский, Сарры Лоуренс и штата Огайо — приглашают меня с женой на полуторамесячный тур для чтения лекций. Все расходы университеты берут на себя. Наш приезд ожидается 5 апреля 1986 года. Просьба его подтвердить. И подпись: профессор-славист Джон Шиллингер.
(С Джоном и его женой Лисой у нас установились самые теплые отношения. В 2003 году я дала Джону разрешение пользоваться фондом Рыбакова в РГАЛИ, о том, что он пишет книгу о Рыбакове на английском языке, я уже упоминала.)
После разговора с Ситниковым Толя отвез эти два письма в Иностранную комиссию, пусть начинают наше оформление в Венгрию и в Соединенные Штаты. Каково будет решение начальства — не знаем, ничего хорошего не ждем, но все же надеемся.
— Не будем больше ничего обсуждать, — говорит Толя. — Но ты понимаешь, что мне в 86-м году обязательно надо попасть в Америку. Тогда станет ясно, как мы с тобой будем жить дальше.
— Понимаю, — говорю я не слишком весело.
Первое упоминание о «Детях Арбата»
23 июля 1985 года вышла «Литературная газета», где целая полоса была отдана критикам. У Анненского весь пафос статьи шел к тому, чтобы упомянуть Толю. Однако у него фамилию Рыбакова сняли. Но оставили у В. Кардина. У него получилась самая острая статья. Все называется своими именами, так, как будто мы говорим, сидя у себя на кухне. Написано: «…с трибуны писательского съезда упоминались неопубликованные романы В. Дудинцева и А. Приставкина. Новые романы Б. Можаева и А. Рыбакова, известные в рукописи лишь узкому кругу. Книги эти писали годами, десятилетиями, не сверяясь со сводкой погоды. Они много откроют людям, когда будут напечатаны».
У нас дома звонок за звонком: это первое упоминание Толи в печати в связи с «Детьми Арбата».
Вечером пришли Конецкий и журналист Голованов, который пишет о космосе. «Надо отметить такое событие», — говорит Голованов и выставляет на стол пол-литра. Я в это время разговариваю по телефону с Галей Евтушенко, она дружит с Конецким, и я ей выкладываю историю с письмом, когда он неправильно вложил копирку между страницами и думал, что у него был обыск.
— Послушай, послушай, — смеется Галя, — со мной произошла точно такая же история. Люся (Боннэр) оставила мне два флакона духов, я должна была их кому-то подарить. Поставила их на полку. Ищу — духов нет. Весь дом обыскала — флаконов нет. Покрылась холодным потом, тоже решила, что был обыск, флаконы забрали, чтобы объявить меня воровкой. А нашла их на том самом месте, куда поставила.
Это ее рассказ к тому, под каким страхом мы все жили.
Распили пол-литра, Конецкий, уходя, стал целовать Толе руки.
На следующее утро гуляем, встречаем Каверина. Он передал то, что ему сказал Конецкий о «Детях Арбата», причем был при этом совершенно трезв. Каверин это специально подчеркнул. «Если роман не будет напечатан, Россия погибнет», — сказал Конецкий.
Семья Хрущевых
Я сижу на террасе за машинкой, передо мной магнитофон: расшифровываю запись Любови Илларионовны, сделанную накануне. Дверь на крыльцо открыта. Смотрю, останавливается машина, выходит Анатолий Гребнев, один из лучших наших киносценаристов.
Неделю назад он взял у нас рукопись «Детей Арбата» и привез ее вместе с письмом, где очень умно и убедительно доказывал, почему роман должен быть опубликован.
Рыбаков в ударе: шутит, смеется, рад приезду Гребнева. И я рада.
Я не скажу, что мы с Гребневым дружили, но явно симпатизировали друг другу. Мне нравилось его лицо, оно было не просто добрым, а каким-то заботливым. Заботливые глаза, заботливая улыбка.