Эти мешки с деньгами надоели мне, еще когда я сидел на троне.
Совесть лениво пошевельнулась, когда решение записать эту пару в жертвы стало окончательным. Выбирать стало легче: из троих, один из которых уже высказался.
Следом за магистрами пришла очередь духовника. Любопытно, мне казалось, что его горожане приберегут напоследок. Взывать к душе после всего учиненного тут беззакония и омерзения мог только один человек. Увы, именно он сейчас и стоял передо мной.
— Я знаю тебя с тех пор, как ты заговорил, — старик говорил медленно и тихо, так что я невольно к нему прислушался.
Годы согнули его, но не сломили: в вопросах морали он до сих пор мог дать фору любому богослову или философу.
Этот человек учил меня читать и думать, но и ему я не рассказал всего о Счастливой звезде, отчего тот пребывал в неведении относительно моих мотивов. Многие знания — многие печали, падре. Не так ли?
— Если бы еще год назад меня спросили: способен ли твой воспитанник на подлость и предательство, я поставил бы свою жизнь на отрицательный ответ. Сказал бы, что даже мысль о таких вещах не может задержаться в голове моего короля. Когда ты сбежал, я успокаивал себя тем, что корона — это не только символ власти, это груз, который приходится изо дня в день взваливать на душу. Устать от этого бремени способен любой и не нам, свободным от ежедневной ответственности за тысячи подданных, осуждать тебя за этот поступок.
Мне нечего возразить. Я молчу и с подавленным видом изучаю доспехи второго рыцаря.
Вопреки придворному этикету он так и не поднял забрала.
Похоже, это единственный человек в делегации, верящий, что обычными методами моя армия столицу не возьмет.
Что самое обидное, он прав: если горожане не дрогнут, то легко удержат стены до осенних холодов.
Долго ли продержится окружающий меня сброд без надежного тылового обеспечения? Неделю, две?
Пока мы шли на столицу, проблема продовольствия решалась по разбойничьи: отобрал и съел.
Здесь уже все обобрали, маршалы приходили жаловаться, но я выгнал их вон.
Через два дня и несколько часов эта проблема перестанет меня беспокоить.
О, Счастливая звезда, прав духовник, я устал от этого бремени, но не в силах разделить его с кем-то, кроме астролога. Только он знает небесную механику, для остальных это вопрос веры, а где вера, там и сомнения.
— Скажи мне, друг, — перебиваю я духовника. — Если бы год назад я сказал тебе, что пойду на смерть и попросил покинуть меня, как бы ты поступил?
Наконец я могу посмотреть ему в глаза. Сам не знаю, откуда взялись силы, но могу. Взгляд у старика растерянный, он не понимает меня, однако честно ищет ответ.
— Ваше величество, я бы молил вас о милости остаться с вами, попытаться спасти вас или же разделить вашу судьбу.
Искушение слишком велико, внутренний голос подсказывает, что я могу не выдержать, сломаться, если приму его предложение.
Кроме того, он не сможет сохранить тайну Счастливой звезды. Стоит проболтаться, пускай из самых благих побуждений, и все окажется напрасно.
Я зову маршалов и приказываю казнить всех, кроме рыцарей. Разумеется, это ошибка, но страх открыться духовнику сильнее меня. Еще два с лишним дня, господи! Так недолго и вправду сойти с ума.
Маршалы уходят, а молчавший до этого рыцарь поднимает забрало.
За моей спиной вскрикивает мальчишка, о котором я умудрился позабыть.
Следовало выгнать его из лагеря, но сейчас уже поздно. Лишний свидетель, совсем еще сопляк. И что? Убивать за обедом того, кого спас после завтрака?
— Отец, ты плачешь, — говорит мне рыцарь. — Тебя что-то гложет…
В точку, сынок.
Меня не просто гложет, меня уже изглодало до костей.
Я собирался быть жестоким, планировал потайным ходом пробраться к тебе в покои и только тогда, тщательно подготовившись, открыть тебе тайну Счастливой звезды, посвятить тебя в свои планы.
Ты бы согласился, а потом уже не было бы времени на колебания и душевные терзания — они пришли бы позже, как приходят к человеку воспоминания о том, как на тебя пала непомерно большая ответственность.
О том, какой выбор ты сделал. Это было бы жестоко, но у королей возможностей быть мягкими, меньше, чем у прочих.
Теперь у тебя появится повод для рефлексии.
Пока ты будешь в гордом одиночестве возвращаться домой, в твоей голове обязательно возникнет сомнение.