— Сурен, сын! — выпив, снова заговорил Никитин. — Раскрою тебе семейную тайну. Знаешь ли ты, что мы ухаживали за Варварой Анатольевной вместе с Павлом Сергеевичем? И знаешь, почему выиграл мой друг, младший сержант Димов? Он пообещал Варваре Анатольевне яхту с алыми парусами. Пообещал мечту. Обещание свое Димов не выполнил, но, как видишь, выиграл.
— Ой, Тимофеевич, маху ты дал, — засмеялся Димов. — Яхта есть! Яхта будет! Завтра мы спускаем семейную каравеллу на воду. Милости просим на торжество!
— Сдаюсь, Димов. Приношу свои извинения. Значит, обещание исполнено, мечта материализована, но… не зыбкий парус, гоняющийся за ветром, а реальные лошадиные силы! Так, аббат?
Всегда они спорили, Никитин и Павел, иногда было даже трудно понять, о чем. В тот день Иван играл, как легонькой стекляшкой, массивной друзой хрусталя. Шесть лет! А сейчас сереньким бисером на лбу Ивана проступила испарина, и Варвара Анатольевна подумала: и правда, он скоро умрет. Женское чутье подсказало ей, Никитин пришел проститься, и проститься прежде всего с ней. Нехорошо, наверное, так думать, но ей вдруг пришло в голову, что тогда, во Владивостоке, сердце подсказало ей правильный выбор. Недаром говорят: вещун-сердце.
— Варя! Димов! — Никитин откинулся на спинку кресла. — Мне давно не было так хорошо. Если бы какой-нибудь зав по судьбам спросил, как мне пожилось на этом свете, я бы ответил: прекрасно! Все у меня было, и, если бы пришлось повторить жизнь, я бы ничего не переменил и даже от своих инфарктов не стал убегать. Одного не довелось узнать: что такое любовь женщины, которую любишь. А без этого жизнь, как в сказке сказывается: мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.
Варвара Анатольевна налила себе вина, неприлично много — полный фужер.
— А ведь я любила тебя, Иван Тимофеевич, — глядя в фужер, сказала она. — Тогда, во Владивостоке. И по ночам плакала. Я была такая глупая…
Чтобы прервать неловкую паузу, Павел засмеялся, потирая руки:
— Вот видишь, — начал было он, но попугай Афоня застучал клювом о прутья, заскрипел стариковским фальцетом:
— Хозяин! Налей водки, черр-р-рт поберрр-р-рри!
— В самом деле, хозяин, налей водки, — подхватил Никитин. — Спасибо, Варенька. Признание тридцать лет спустя — все равно признание. Оно первое в моей жизни. И знаешь, что, Димов, я бы сделал сейчас? Я бы крутанул земной шар в обратную сторону. На тридцать лет назад!
7
Острокрылая птица с длинным клювом летала над болотом и звонко звала: «Мариша! Мариша! Мар-р-риша!».
— Это кто? — спросила Женька.
— Кулик. Большой веретенник, — ответил Артем.
Звучали в голосе птицы настоящие слезы, казалось, сердце ее разорвется на части! Сложив крылья, птица камнем падала вниз, начинала челноком сновать над самым болотом, чуть не касаясь рыжих, растрепанных кочек, и вдруг круто взмывала в небо.
«Мариша! Мариша! Мар-р-риша!» — описывая широкие круги, звала она.
«Где же ты? Где ты? Где ты? — звонко, с болью, спрашивала птица, и после небольшой паузы снова: — Мариша! Мариша! Мар-р-риша!»
Артем срезал камышинку, что-то с ней поделал, постучал ножиком, потом взял в рот и тихонько свистнул. Птица, кренясь на разворотах, сделала несколько кругов и стремительно начала падать вниз. Казалось, вот сейчас она врежется в землю и разобьется насмерть.
— Не надо ее обманывать, — попросила Женька.
Они долго обходили свинцово синевшее озеро Гусь Малый, продирались сквозь таловую крепь и, поднявшись на сухую гривку, снова увидели ровную, без конца и края степь. Всюду сверкали разливы, большие и малые озеринки, тихо текущие речки, а на самом горизонте синела большая вода. Она стеной поднималась выше горизонта и, казалось, сейчас прольется и затопит всю степь.
— Что это? — спросила Женька. — Такое синее?
— Гусь Большой. Одна половина его пресная, другая — соленая. Соленая уже в Кулунде. А дальше начинается Казахстан, ковыльные степи.
Так они и шли: Женька спросит о чем-нибудь, Артем ответит, расскажет, и снова оба идут молчком. И шатался по степи влажный ветер, шуршал в сухих травах, вкрадчиво шептал в уши. Женька оглядывалась, явственно слышала до боли знакомый голос, испуганно замирала, но в степи никого не было. Брело среди редких облаков неяркое степное солнышко, журчал над головой невидимый жаворонок. Женька подняла воротник, чтобы не слышать ветра, но спрятаться от него было невозможно.