Но у степи не было конца: с гребня гривы открывалась новая даль, такая же непонятная и манящая…
Женька устала, но покорно тащилась за Артемом. Он опять ушел далеко вперед, видимо, не желая мешать ей упиваться своими переживаниями. Оскорбительная деликатность, но Женька вполне заслужила ее. Боже, как некрасиво, просто нагло вела она себя в поезде! Вывернула себя наизнанку, взялась хвастать, что ее бросили, вышвырнули, как ненужную тряпку. Господи, как Артем, наверное, презирает ее! Если бы у нее была хоть капелька совести, еще вчера ей следовало вернуться домой.
Может быть, сейчас вернуться? Но где дом, где город? Женька не знала даже, в какой стороне Костин хутор. Брось ее здесь Артем, она заблудилась бы и в конце концов умерла бы с голоду. Вполне достойная смерть, как итог глупо прожитых двух десятков лет…
Артем остановился наконец и, когда Женька подошла, спросил:
— Устала? Извини. Первые дни я тут прямо шалею. Вот это и есть, Женя, Потайнушка, весь этот озерный урман.
Говорит, улыбается, не подает вида. Непроницаемый человек! Оказывается, идут они не куда попало, а на Кривые озера, до которых теперь недалеко — речку перебрести да перевалить Черную гриву. В камышовых рямах Горелого болота начнутся старицы, это и есть Кривые озера, любимые места перелетного гуся.
— Твоя Потайнушка — чудо. Скажи, Артем, ты можешь простить меня за вчерашнее? Или мне лучше исчезнуть, удалиться? Мне показалось, ты с удовольствием избавился бы от меня.
Странная у него привычка — не отвечать. Как будто он прислушивался не к тому, что говоришь ты, а к чему-то в самом себе.
— Хорош денек: теплынь, облака, — сказал он. — Солнце в прятки играет. Послушай-ка: будто часто-часто в полную бочку булькает. Тетеревиный точок на болоте, молодые петушки токуют. Ты устала, проголодалась. Сейчас перебредем Вьюны, обедать будем.
Речка затопила кусты, прозрачная талая вода струилась даже в березовой рощице. Собственно, переходил речку один Артем: рюкзак и ружья за спиной, а Женька — на руках. Сапоги у нее были короткие, Анины. Держась за его шею, она чувствовала, какие у него каменные руки, и, видимо, нести Женьку, вместе с ее душевными драмами и прилежно заученными этапами истории человечества, не составляло для него никакого труда. Он шел спокойно, щурился с неизменной своей улыбкой от блеска воды.
«Мариша! Мариша!» — кричал где-то очень далеко кулик, разыскивая подругу.
Женька первая увидела двух больших птиц, летевших над речкой. Тяжелые, пепельно-серые, они летели неспешно, мягко взмахивая светлыми снизу крыльями. Увидев людей, птицы замешкались, словно толкнулись в невидимую стену. Скоро-скоро замахали крыльями, даже лапами заработали, помогая себе развернуться. Артем тоже увидел птиц и выпростал из-за спины ружье.
Зажмурившись, Женька прижалась к Артему, и когда над головой оглушительно грохнуло, она испуганно открыла глаза. Одна из птиц, все еще продолжая полет, изо всех сил махала крыльями, забирая все выше и выше, будто еще раз хотела с большой высоты взглянуть на землю. Вдруг она протяжно и громко крикнула. Шея у нее сломилась, изогнувшись крючком, и, все еще судорожно махая крыльями, она опрокинулась на спину, стала падать, кружась в величавом и страшном штопоре.
В кустах сильно плеснуло, взвились брызги. Сквозь ветки забелел испод зацепившегося за что-то распластанного крыла.
8
Артем забил рогульки, положил сырую таловую поперечину — и таганец готов. Сунул под сушняк бересту, поджег. Береста завозилась, заворочалась как живая, потянуло смоляным дымком, мотыльки огня затрепетали малыми торопливыми крылышками. Дым выбил у Артема слезу, и он подумал, что здесь, на родине, даже дым пахнет, как нигде на свете.
Не поскупилась родная Потайнушка: порадовала синью небушка, теплым деньком, перезвоном текучей воды. Даже диким гусем одарила: большой гусак-гуменник налетел — сохранилась еще на Кривых озерах непуганая птица.
Женька лежала под большой березой, струившей по ветру тонкие космы-ветки.
— Когда смотришь на небо, — сказала она, — приходят всякие мысли. Вот к примеру. Живут на земле волки, олени, лягушки и дельфины, макаки и дикие гуси, и совсем непонятно, почему человеку, а не дельфину или муравью выпало лотерейное счастье победить в неразберихе естественного отбора? Он же — хам, эгоист, лентяй. А человеческая история? Какой-нибудь рахит-королишка, наполеончик надутый собирает полчища убийц, натравливает на другой народ, приговаривая его к смерти. Ни за что. Как ты гуся. Господи, как они красиво летели! Знаешь, о чем я подумала? Я тоже могла родиться гусем, и ты сейчас мог меня убить. Тоже ни за что. Просто потому, что я гусь. Лапчатый. Тебе не кажется, что среди людей есть люди и гуси? Одни стреляют, а другие падают. Может быть, так и должно быть? — Женька с минуту молчала, жуя соломинку, потом вздохнула, почти всхлипнула, но тотчас подавила вздох. — Что такое смерть? А, Артем? Что такое жизнь?